Виктор Конецкий - Вчерашние заботы (путевые дневники)
Слезаю с бензобака, наполненный приятным ощущением взбрыкивающей бодрости и абсолютного сверхздоровья – такое часто случается в первые мгновения после сна при простуде.
Недавно узнал, что у заболевших деревьев тоже повышается температура организма. Удивительная штука! А у меня при болезни голова работает прямо на износ, если, конечно, нет болей, но температура высокая. Оказывается, при температуре расширяются капилляры мозга. И вот начинают мелькать в воображении сверхгениальные рассказы и гигантские замыслы.
На борту № 04199 при общем отвратительном состоянии возникает наметка рассказа: опытнейший профессионал, мужественный и добросовестный человек получает приказ на опасное и сложное дело. Духовно готовится к делу, проигрывает все внутри, задавливает неприятные опасения, – наконец полностью готов, собран, настроен. И в процессе выполнения задания попадает в обычную, ненапряженную, облегченную даже ситуацию. И не справляется с ней, с чепуховой повседневностью. Гибнет. Я наблюдал такое у сильных людей…
Командир читает в салоне. Машину ведет второй пилот. В пилотском кресле командира утвердился Константин Владимирович. Голубая и зеленая полосы на карте обстановки уже пересекли все море Лаптевых. Бортмеханик уже закончил варку щей. Сетует на отсутствие картошки и просит не взыскать. При виде пищи сразу понимаю, что оживление во мне чисто наркозное, обманное. К тому же и есть с незнакомыми людьми мне всегда тяжело – блокадное – не могу себе налить, намазать по-человечески. Курю, рву грудь сигаретами. Внизу мыс Пакса – язык ящера. В 12.15 спрашиваю штурмана:
– Когда Косистый? Он слева будет?
– А может, и справа, – говорит штурман.
На воздусях это мелочь и даже, может быть, буквоедство – справа там или слева будет мыс Косистый.
Радист зовет «Лачугу» – славный у кого-то позывной.
Подходим к Хатанге. Льда мало. Внизу «Павел Пономарев», с которым мы выходили с Диксона, и борт к борту с ним «Капитан Воронин». По внешнему виду этих корабликов всем на борту 04199 становится ясно, что их капитаны чувствуют себя в данный момент очень уютно, спокойно и тянут рюмку друг у друга в гостях. Такое благолепие наставник считает порочным. Составляется РДО о том, что ледоколу «Капитан Воронин» в западной половине моря Лаптевых делать совершенно нечего, и в штаб передается рекомендация об отправке его на восток.
Командир съедает таз щей.
Радиус таза сантиметров двадцать. В центре – айсберг вареного мяса на полкило.
Бортмеханик смотрит на командира влюбленно.
Во-первых, как мне кажется, все бортмеханики влюблены в своих командиров, во-вторых, какой повар не радуется, когда его щи едят тазами?
Я опять невыносимо хочу задремать. Но лезть на бензобак совсем невозможно – слишком стыдно лежать, когда все работают, во всяком случае не спят. И я мгновениями вырубаюсь, сидя в кресле, и благодарю бога за свое умение спать в любом положении. Самолетный гул бродит в теле и будит эхо в пустом желудке.
Очухиваюсь в 17.30. Мы летаем уже девять часов тридцать минут – из Москвы в Нагасаки короче и быстрее.
Внизу довольно сплоченные ледовые перемычки. В одной тащится буксир с лихтером на веревке. Иду к пилотам. В правом кресле наставник с мегафоном -выводит буксирчик на чистую воду. Трижды проходим над игрушечными корабликами на высоте метров в восемьдесят – своим курсом показываем буксирчику разводье. Тот торопливо поворачивает.
Командир напряжен за штурвалом, чуть трогает странные какие-то рычаги в центре приборной доски, эти длинные рычаги обмотаны изоляционной лентой и выглядят чужеродными. Тыкаю пальцем:
– Вас ист дас?
– Ленивчики.
– Вас ист дас «ленивчики»?
– Чтобы не тянуться!
Наконец понимаю: на верньеры, управляющие чем-то, насажены штыри, чтобы не тянуть руку далеко, чтобы подкручивать их, не меняя позы, -рационализация, самодеятельность любящего бортмеханика…
Убеждаемся в том, что буксир с лихтером твердо осознали курс, ведущий к истине, и ложимся на Тикси.
Меня все-таки заставляют похлебать щи. Мне тошно от сознания, что я весь полет был лишним и клевал носом. Мне тошно, что я так и не записал фамилии, имена, отчества всех ребят.
18.00. Садимся, командир рулит к бензобазе на заправку. Дорулили, выключены моторы. В тишине – фонтан ругани в три глотки: командира, второго пилота и бортмеханика. На заправке стоит вертолет. Теперь этой троице -пилотам и механику – полтора часа ждать очереди. А самолет ледовой разведки должен быть заправлен под завязку сразу после приземления. Таков закон. И закон требует присутствия экипажа при заправке горючим. Везде свои законы.
Уже без прежней веселости бормочет бортмеханик, констатируя ситуацию: «Табаны маннык туталлар!» Что означает: «Так ловят оленей!»
– Спасибо, ребята! Счастливых полетов! До встречи!
– Счастливого плавания! До встречи!
Наука и я покидаем фонтанирующих летунов.
Ждет автобус с чайным клипером. Шофер сообщает мне, что на караване полундра из-за моего отсутствия, ибо пришел приказ на срочный выход каравана к ледовой кромке.
Шофер гонит без моих просьб или понуканий. Только брызги летят.
Гостеприимный якорь на въезде в поселок – старинный символ Надежды -на фоне кладбища. Славные и мужественные люди лежат там, став навечно на мертвые якоря. И невозможно пожелать им традиционного: «Пусть земля вам будет пухом». Это прозвучит кощунственно – нет здесь земли, а то, что есть, нельзя представить пухом даже при наличии сумасшедшего воображения.
Тикси – Певек
В караване шесть судов. Все заняли места в ордере четко. Лидирует «Комилес». Очень нравится капитан Конышев. Он не командует, а ведет себя по типу барометра – бесшумно показывает самим собой, то есть своим судном, что, когда, как делать.
Ушастик торчал на мостике и вежливо, тактично отравлял существование старпому. Облако яда окружало Ушастика. Прямо анчар. И он разряжал свою ядовитость в Спиро.
Начал стармех с того, что тетя Аня после скоропостижной смерти Васьки нетрудоспособна и за ужином опрокинула на Ивана Андрияновича тарелку с макаронами. Тогда же за ужином выяснилось, что в момент прорыва старпома и боцмана в душевую для насилия над тетей Аней последняя прикрывала интим резиновым ковриком. И Арнольд Тимофеевич при разборе происшествия уже «на ковре» у капитана заявил буфетчице (буквально): «Резиновые коврики в душевых кабинах располагаются на предмет защиты от удара электротоком, потому использовать их в других целях запрещается». Высказывание это повторяют на судне, как заклинание.
И вот, когда мы вытягивались с тиксинского рейда, Ушастик начал доводить старпома:
– Тимофеич, я тебе прямо скажу. Главный нюанс ты из виду упускаешь. Конечно, Анна Саввишна за кота переживает. И мы переживаем. Вот Рублев даже гробик соорудил. И ты молодец, что Рублеву доску не пожалел. Только, правда, расписку надо было за доску взять, но это я так, к слову…
Из радиотелефона голос Конышева:
– Впереди редкие перемычки льда, сплошной туман. Войдем в него через часик. Прошу немного сократить дистанции.
– Я – «Державино»! Вас понял. Спасибо!
Все суда каравана в порядке очередности повторяют то же.
Ушастик (задушевным шепотом):
– Нынешняя буфетчица, Тимофеич, в трагической ситуации, если начальник не умеет ее физически успокоить…
Спиро, который никакого юмора не сечет, и даже Леонов вместе с солнечным Поповым и грустным Никулиным из него улыбки не выжмут:
– Что лучше вот нынче, чем в тридцать девятом, так это связь радиотелефоном. Попробуй в мегафон покричи на морозе – губы к медяшке примерзали, с кровью отдирали от раструба…
Ушастик с последовательностью и цепкостью старого удава:
– От души советую, Тимофеич. Если хочешь, чтобы на пароходе все в меридиан вошло, соберись с силами. Поднапрягись, чернослива поешь, женьшень в Певеке купи, для нервов чего глотни – и валяй! А то сожрет нас Саввишна, хуже Соньки доведет, щами окатит. Видит бог – уест! Я ж по старой дружбе…
Я все ждал, когда Арнольд Тимофеевич взорвется, но он вел себя как-то странно, даже с некоторым смущением. Задрал башку к небесам, к клотикам мачты и соображал что-то, открыв рот.
Вообще-то, все люди, задирающие башку круто вверх, открывают при этом рот. Так, вероятно, нас устроил бог. Но когда задирает башку к верхушке мачт Спиро, то его пасть отворяется прямо-таки до невероятных растворений -напоминает двери во Дворце бракосочетаний.
Наконец Арнольд Тимофеевич опустил взгляд долу, затворил пасть и укоризненно прошепелявил:
– У меня сыновья чуть не ее возраста, а ты такие пошлые советы подсказываешь.
Я (хотя мне очень интересно, куда и зачем клонит дед, но порядок есть порядок):
– Прошу в рубке потише. Лишние разговорчики! Рублев, ты чего уши развесил? Вперед смотри!
