В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

О Кострове рассказывают, что в бытность его в Московском университете казеннокоштным беднейшим студентом произошел однажды вечером, за ужином, беспорядок, при чем полетели тарелки и бутылки в голову эконома-взяточника. Ректор сталь разбирать, отчего все это произошло, и когда оказалось, что в числе участвовавших в бросании тарелок и бутылок был тихий скромный Костров, ректор обратился к нему с укором, говоря: «И ты, Костров, туда же? Да из-за чего ты-то?» – «Из-за любви к человечеству, Ваше пр-во», – отвечал Костров.

В то время, когда в Царскосельском лицее еще учились такие даровитые юноши, какими потом проявились в литературе: Пушкин, Дельвиг, барон Корф, Илличевский и другие, русскую словесность преподавал Кошанский. Раз он предложил воспитанникам написать на избитую тему «Солнечный восход» несколько строк или несколько стихов на доске мелом. Он подозвал к доске одного ученика, который, нисколько не думая, написал первый стих:

Взошел, на Западе {?!!) румяный царь природы.

Кошанский предложил Илличевскому написать второй стих, и он приписал:

Не знают – встать иль спать – смятенные народы.

Дружный залп рукоплесканий приветствовал эту острую шутку на незамеченную до тех пор самим даже профессором нелепость первого стиха.

Исторические анекдоты из жизни великих музыкантов

Хорошая память никогда не изменяла Россини. Даже в старости. Россини был как-то раз приглашен на вечер барона Дельмора, в Париже. На этом же вечере присутствовал и Альфред Мюссе, молодой французский поэт. Приглашенные по очереди читали свои стихи и отрывки из произведений. Мюссе прочел публике свою новую пьесу – стихов приблизительно в шестьдесят. Когда он закончил читать, раздались аплодисменты.

– Кто это сочинил? Что-то я не припомню автора… – с равнодушным видом спросил подошедший к Мюссе Россини.

– Ваш покорный слуга, – поклонился Мюссе.

– Извините, но этого никак не может быть: эти стихи я учил еще в школе! И, между прочим, помню до сих пор!

С этими словами композитор слово в слово повторил стихи, только что произнесенные Мюссе. Поэт покраснел до корней волос и ужасно разволновался. От растерянности он сел на диван и стал бормотать что-то невнятное. Россини, видя реакцию Мюссе, быстро подошел к нему, дружески пожал руку, и сказал с виноватой улыбкой:

– Простите меня, дорогой Альфред! Это, конечно же, ваши стихи. Во всем виновата моя память, только что совершившая эту литературную кражу.

На одном из представлений оперы Моцарта «Дон Жуан» в Итальянской опере в Париже, молодой фат напевал некоторые мотивы из этой оперы так громко, что беспокоил своих соседей. Сосед его, не будучи в силах терпеть дольше, сказал: «Che bestia![97]» – «Это вы мне сказали?» – спросил надоедающий. – «Нет, синьоре, – отвечал дилетант, – я сказал это о Моцарте, мешающем мне вас слушать».

Академик и грамматик Бове застал свою жену в страстную минуту с ее учителем музыки. Захваченный врасплох, музыкант воскликнул: – «Когда, сударыня, я вам говорил, что было время, чтоб я уходил». – «Чтоб я ушел, милостивый государь», – возражает Бове, пурист прежде всего.

Раз у Россини спросили, есть ли у него друзья. – «Как же! Имена их Ротшильд и Агуадо». – «Это, как известно, первые капиталисты в Европе; вы, вероятно, их избрали себе в друзья, надеясь поэтому запять у них денег на более выгодных условиях?» – «Совсем нет, я их называю друзьями потому, что они никогда у меня не берут денег взаймы».

– «Как вам нравится квартет во вчерашнем концерте? – спросил один дилетант приехавшего из далекой провинции любителя музыки. – «Квартет разыгран был очень хорошо; но жаль только, что не всем оркестром».

Известный скрипач кавалер Эссекс давал в Лондоне концерт. По окончании первого аллегро его освистали. Нисколько не сконфузившись, он обождал, пока восстановилась тишина, взял темп адажио и, положив во время ритурнели[98] свой инструмент под мышку, просвистал соло, аккомпанируя его на скрипке пиццикато. Эта выходка понравилась публике и она разразилась бешеными аплодисментами. Виртуоз подошел к рампе, почтительно поклонился и сказал: «Я охотно соображаюсь со вкусом многоуважаемых знатоков, с тех пор как заметил, что вкус этот преимущественно обращен на свист».

Глава 4. Остроумие и юмор из жизни художников

Человек, который наделен даром насмешки, имеет обыкновение придираться ко всему, что дает ему возможность продемонстрировать свой талант.

Зарубежные художники

Ван-Дейк отправился в Гарлем с непременным намерением увидеть живописца Гальса в его мастерской, но так как этот художник любил сидеть в трактирах, то застать его было не легко. Поэтому Ван-Дейк, не говоря своего имени, только просил предупредить хозяина, что один приезжий желает заказать свой портрет. Видя возможность заработать немного денег и потому славно покутить, Гальс поспешил придти домой, где и застал В. Дейка, которого он не знал в лицо и который сказал ему, что, сам занимаясь несколько живописью, он желал бы иметь свой портрет от руки знаменитого Гальса. Художник, еще находясь под влиянием винных паров, довольно небрежно набрасывает эскиз и показывает его посетителю. – «Не дурно! – говорить В. Дейк, – но я сделаю не хуже! Садитесь, пожалуйста». Гальс, смеясь, садится на стул и о любопытством следит за смелыми приемами незнакомца. Вдруг он заглядывает в его работу и громко восклицает: – «Ван-Дейк!»

В одну из своих прогулок в окрестностях Парижа знаменитый художник Давид Теньер, проголодавшись, зашел в первый деревенский трактир и спросил чего-нибудь позавтракать. Ему подали, но когда пришло время расплатиться, Теньер заметил, что забыл дома кошелек. В эту минуту к окну комнаты, где он сидел, подошел слепой с мальчиком и заиграл на волынке. Художник вынул карандаш и в нисколько минут нарисовал эту группу, намереваясь подписать ее своим именем. – «Остановитесь, – сказал один господин, сидевший в молчании до тех пор за кружкой, – не подписывайтесь и отдайте мне этот рисунок, за который я заплачу цену, вами самими назначенную. В наше время только Давид Теньер может так мастерски и скоро писать!» Счет трактирщика был уплачен, и слепой получил от Теньера хорошую награду.

У знаменитого художника Сальватора Розы были в квартире разбитые клавикорды, которые, по мнению друзей, давно должны были бы сгореть в камине, но живописец обещал, что они найдут покупателя, готового дать за них высокую цену. И точно, Сальватор нарисовал на крышке инструмента какую-то картину, и один богатый вельможа купил ее за баснословную сумму.

Живописец Тинторетто, рассердившись чрезвычайно на свою старую служанку, наказал ее тем, что, списав с нее портрет, поставил ее в числе убийц на своей знаменитой картине: «Смерть св. Стефава.

Во время пребывания живописца Рибера в Неаполе, к нему явились два испанских алхимика и предложили ему вступить в их компанию для отыскивания философского камня. – «Я также добываю золото, – сказал ими художник таинственно, – приходите завтра, я вам открою секрет». На другой день алхимики застали его в мастерской заканчивающим картину. Он призывает своего слугу и приказывает ему снести картину к такому-то купцу, который взамен нее отсчитает ему четыреста дукатов. Когда человек возвратился и выложил на стол свертки золотых, Рибера сказал своим гостям: «Господа, вот золото самой высокой пробы, вышедшее из моего плавильного горшка; мне не нужно другого секрета для добывания его в изобилии».

Когда скульптор Николай Картон окончил мраморную группу лошадей при Марлийском водопое (нынче эта группа помещается при входе в Тюильри через Елисейские поля), какой-то господин, считавший себя знатоком, осмелился заметить: «Но ведь этот повод должен быть натянут». – «Милостивый государь, – сказать, художник, – вы бы нашли повод таким, если б пришли минутой раньше, а то у этих лошадей рот до того нежен, что это продолжается только одно мгновение».

Живописцу Ватто, лежавшему на смертном одре, духовник поднес распятие. Ватто взглянул на распятие только сказал: «Возьмите прочь это распятие! Как мог художник так дурно передать черты Господа Бога

Некий ремесленник, человек низкого происхождения, страстно влюбился в дочь славного Рубенса, который не хотел и слышать, чтобы дочь его была замужем за человеком вовсе неизвестным и без каких-либо дарований. Отказ не лишил ремесленника бодрости, он начал учиться живописи и на нисколько лет отправился путешествовать для усовершенствования своего мастерства. Побывав во многих городах, славящихся изящными искусствами, и занимаясь усердно списанием копий с оригинальных образцовых картин, он возвратился в свое отечество очень хорошим живописцем. В одно утро приходит он к Рубенсу, и, не застав его дома, рисует муху на картине, которую Рубенс только что начал. В тот же день славный художник собирается продолжать свою работу и видит муху; он сгоняет ее рукою, муха на месте; в другой раз – муха не слетает! Удивленный Рубенс всматривается и сознает свою ошибку. – «Кто приходил без меня?» – спрашивает он у своих служителей, – и ему отвечают, что такой-то ремесленник, а кроме него никто не приходил! – «Бегите, ищите его! – восклицает Рубенс с восторгом: – приведите его ко мне… В нем дарования, и дарования удивительные!» – Ремесленник является и в тот же день получает руку своей любезной.