Аркадий Аверченко - Повести и рассказы
И вслед за этой мыслью репортер вздрогнул, будто пронизанный электрической искрой.
Он увидал себя на пустынном мосту через Фонтанку, куда завели его сладостные грезы о несбыточном, и увидел не только себя, но и другого человека, свесившегося через перила моста и якобы любовавшегося гаснувшим закатом.
«Э, — сказал самому себе Шмурыгин, — зачем бы этому фрукту торчать здесь без дела и любоваться черт знает на что? Ясно, что парень ждет удобной минуты, чтобы, — он не был бы репортером, если бы не сказал этой фразы, чтобы покончить все расчеты с жизнью».
У него не на минуту не явилось мысли удержать предполагаемого утопленника от самоубийства. Человек в нем спал беспробудно. Проснулся репортер, настойчивый, любопытный, хладнокровный.
«Может быть, черти унесут меня отсюда. Но сам я ни за что не отойду от этого моста. Покажу я им, какая у меня дичь бывает. Сам напишу, видел. Га! Восторг что такое!»
И он, как ворон у падали, стал кружиться около моста.
II
Молодой человек не замечал ничего, что делалось вокруг него.
Репортер ясно видел, как он, стоя все в той же позе, судорожно цеплялся пальцами за верхушку перил, что-то бормотал про себя и, нахмурив брови, упорно, сосредоточенно смотрел на плескавшуюся под ним влагу.
«Тоже не легко бедняге решиться», — проснулся на секунду в Шмурыгине человек, но репортер внутренне показал человеку кулак, и тот спрятался.
— И чего волынку тянуть, не понимаю, — сказал репортер.
Так, в томительном ожидании, с одной стороны, и бормотании с нахмуренным страдальческим взглядом на воду — с другой, прошло полчаса.
Шмурыгину так надоело нудное ожидание, что он решил помочь событиям.
Подойдя к перилам и тоже облокотясь на них, Шмурыгин стал беззаботно смотреть вдаль.
Потом покосился на соседа и непринужденно сказал:
— Каков закатец-то, а?
— Чтобы черт побрал этот закатец, меня бы это вовсе не огорчило, ответил угрюмо молодой человек.
«Ага! Меланхолия, — подумал репортер, — тем лучше».
— В сущности говоря, вы правы. Что такое закат? И что такое наша жизнь вообще? Так, одни страдания.
Собеседник молчал, и это ободрило репортера.
— Так вот, вдумаешься в жизнь и приходишь к заключению: ну что в ней хорошего? Я и преклоняюсь перед теми, которые по своей воле рвут эту серую, скучную нить жизни…
— Идиотская жизнь, — поддержал молодой человек. — Я вот целый час стою здесь, и ничего мне не приходит в голову.
— То есть вы не решаетесь?
— На что?
Репортер смутился.
— Ну как вам сказать. Людей с характером очень мало. Это ведь не то, что взять да и выпить бутылку этой зловонной воды.
— Поверьте, что мне легче выпить бутылку этой зловонной воды.
— Еще бы, — сочувственно поддакнул репортер, — не в пример легче. А все-таки, если вдуматься, то какой это пустяк: шаг за перила, один миг, и тебя уже нет. Прелестно!
III
Молодой человек отодвинулся.
— Вы о чем же?
«Спугнул», — подумал Шмурыгин.
И смущенно продолжал:
— Я говорю насчет эпидемии самоубийств. В наше проклятое время оно имеет резон д'етр, как выражается наш передовик.
Молодой человек сочувственно закивал головой.
— Ей-богу, вы правы. Да вот взять бы хоть меня сейчас — в самую пору вниз головой с моста прыгнуть.
— И вы думаете, я буду вас отговаривать? Нет, я очень понимаю, когда нет выхода. Впрочем, простите, я вам мешаю. Может, мой разговор в такие минуты неприятен.
— О нет, не беспокойтесь, я все равно сейчас ухожу. Пойду в другое место, может там что-нибудь выйдет.
Репортер похолодел, как труп, только что вытащенный из воды.
— Ради бога, куда же вы, разве здесь так плохо?
— А разве хорошо? Я вот уже сколько времени бесцельно трачу здесь время. Прощайте.
Репортер задрожал от ужаса.
— Ну будто вам не все равно. Поверьте, жизнь так дурна! Каждый лишний час, проведенный на этой бессердечной коре, такое мучение!.. Тем более что нигде поблизости нет ни людей, ни лодок… Колоссальное удобство.
Неизвестный нахмурился.
— Я вас не совсем понимаю. Что вы говорите? Затем, это волнение так подозрительно.
Шмурыгин покраснел и потупился.
— Послушайте! Я буду с вами откровенен… Ведь вы меня не обманете. Я прекрасно понял, что вы собираетесь топиться. Ну, хотите топиться — Христос с вами, топитесь! Идея неглупая. Но какого черта вам искать другого места? Чем здесь, спрашивается, плохо? Место пустынное, вода глубокая — прекрасно. Фьюить! Как камень. А тащиться куда-то, где вас могут всегда вытащить, это, простите, даже глупо.
Молодой человек выслушал горячую речь репортера, сосредоточенно думая о чем-то другом.
— Вы знаете, я, кажется, должен быть вам очень благодарен. Но скажите откровенно, для чего вам понадобилось, чтобы я утонул именно здесь?
— Хотел лично видеть все это.
Неизвестный покачал головой.
— Жестокое, бессмысленное любопытство.
Репортер ударил себя ладонью в грудь.
— Жестокое… Бессмысленное… Ошибаетесь. Я думал, что имею дело с умным человеком. Ведь поймите, вам решительно все равно, а я, в качестве репортера, заработаю на этом деле. Вы не можете представить, в какой цене очевидцы.
Веселое выражение появилось на лице незнакомца.
— А-а… позвольте пожать вам руку. Не зная того сами, вы оказали мне большую услугу.
— Боже мой, какую?
— Вы дали мне тему для рассказа.
— Черт возьми! А… топиться? — разочарованно воскликнул Шмурыгин.
— Да с чего вы взяли, дубовая голова, что я хочу прыгнуть в воду? Просто я стоял на месте, где мне никто не мешал, и хотел выжать тему для нового фельетона. Иногда мысль совершенно не работает, а вы мне дали прекрасный сюжет. Хе-хе! Всего хорошего! Побегу писать.
Как пришибленный, поплелся репортер за фельетонистом, и в мозгу зашевелились мысли:
«Хорошо, если бы ветром занесло сюда, на Фонтанку, какой-нибудь воздушный шар… Чтоб в лепешку шмякнулись голубчики. Или чтобы тот идущий рабочий поскользнулся, и в кармане у него разорвалась бы бомба. Жаль только, прохожих мало — жертв почти не будет».
Человек в нем спал.
Секретарь из почтового ящика
I
Редакционный сторож вошел ко мне в кабинет и сказал:
— Вас там спрашивают.
— Кто спрашивает?
— Царь Эдип.
— Что ему нужно?
— С рукописью, что ли.
— Пусть подождет. Сейчас кончу, — позвоню. Тогда впустишь.
После моего звонка в кабинет действительно вошел царь Эдип.
Это был очень упитанный молодой человек с глазами навыкате, толстыми губами и горделиво откинутой назад головой. Лицо его было сплошь покрыто веснушками, а руки — рыжим пухом.
— Здравствуйте, здравствуйте! — снисходительно сказал он, усаживаясь. Вы, конечно, помните Царя Эдипа по почтовому ящику.
— Ну, не только по почтовому ящику, — возразил я.
Он удивился.
— Как, неужели вы еще где-нибудь встречали мое имя?
— Да, встречал… Грек там был один такой, Эдип. Потом Антигона.
— Миф, — отрубил он. — А хороший я себе псевдоним выбрал? Э?
— Недурной.
— Заковыристый, а?
— Заковыристый, — согласился я.
— Забористый псевдонимчик. Вы, наверно, были удивлены, когда отвечали первый раз в почтовом ящике. Что, бишь, вы тогда ответили?
— Если не ошибаюсь так: «Здесь. Царю Эдипу. Написано с царственной небрежностью. Уничтожили».
— Да, кажется, так. А второй раз написали: «Никакая „голова“, кроме вашей, быть может, не рифмуется со словом „солома“». Это у меня стихи такие были:
Повсюду лишь пустырь один,Куда ни взглянет голова,И преждевременных сединПовсюду веет солома.
Здорово вы мне в почтовом ящике тогда ответили.
— Вы что же, — осторожно спросил я, — по поводу этого ответа и пришли со мной объясниться?!
— Нет, не по поводу этого. Я пришел к вам по поводу третьего вашего ответа. Вы тогда написали в этаком серьезном духе: «Оставьте навсегда сочинение стихов. По-дружески советуем заняться чем-нибудь другим…» Чем же?
— Что чем же?
— Чем же мне заняться?
— А я почему знаю?
— Нет, — возражал он все более и более веско. — Так же нельзя. Раз вы так категорически советуете мне в одном направлении, вы должны посоветовать и в другом направлении. Согласитесь сами, что, отговорив меня от поэтических занятий, вы, так сказать, взяли на себя дальнейшую судьбу.
— Я бы, конечно, мог вам посоветовать что-нибудь в выборе вашей карьеры, но для этого я должен знать, что вы собой представляете и на что способны.
— На все, — снова отрубил он.
— Это слишком много и иногда даже опасно. Нужно быть способным на что-нибудь одно. Чем, например, вам хотелось бы заняться?
— Мне бы все-таки хотелось бы занять место, имеющее отношение к литературе.
— Ну, например?
— Я бы хотел быть секретарем вашего журнала.
— У нас есть секретарь.
