Классно быть Богом (Good to Be God) - Фишер Тибор
Разумеется, потеря работы – еще не повод считать, что жизнь кончена. Но в моем случае эти понятия были вполне равнозначны. Помните, как огромный, сверкающий космический аппарат стоимостью в миллиард долларов развалился на части из-за крошечного кусочка пены?
Не буду вас утомлять долгой историей. Выделю лишь основные моменты: неудачное вложение в акции, развод, пожар, жалобы медицинского характера и диагноз, о котором не то чтобы стыдно, но как-то не принято рассказывать посторонним, адвокаты и тяжбы, – такая вот краткая выборка из каталога капитального невезения. Отвернешься буквально на две секунды, и той штуки, которую ты называл своей жизнью, уже нет как нет. А можно, наверное, и не отворачиваться: она ускользает прямо у тебя из-под носа, и ты только бессильно глядишь ей вслед и потихоньку впадаешь в депрессию. У меня даже нет ни одной забавной истории на тему: “Как мне не везет”. Самое меньшее, что может сделать судьба для таких невезучих людей – это устроить какой-нибудь курьез, чтобы потом было над чем посмеяться. Но мне и тут не повезло.
В мире есть города, которые созданы для тебя. Может быть, ты об этом не знаешь, но они есть. И они тебя ждут.
На паспортном контроле я встаю в очередь к окошку, за которым сидит хмурый дядечка в форме. У него уныло обвисшие усы, и он явно страдает разлитием желчи и хронической злобой на все человечество. Это становится очевидным, когда он начинает мурыжить двух венесуэлок, вполне безобидную маму и дочку. Просто сидит и вообще ничего не делает. Держит их венесуэльские паспорта самыми кончиками пальцев, как будто это какие-то дохлые маленькие зверюшки на последней стадии разложения.
Очередь справа идет к окошку, за которым сидит бодрый дедок пенсионного возраста с лихо закрученными кверху усами. На каждого человека он тратит не более двух минут. С неизменной улыбкой и шуткой для каждого.
Через десять минут до меня наконец доходит, что я встал не в ту очередь. Шумная дама в очках из очереди справа – та самая, которая громко вещала о своем круизе по Карибскому морю, и которая, когда встала в очередь, была позади меня человек на семь-восемь, – уже прошла паспортный контроль.
Перейти в другую очередь? Но я не теряю надежды, что наш маленький Венесуэльский кризис должен разрешиться уже в самое ближайшее время. Еще через двадцать минут кризис так и не разрешился, но я уговариваю себя, что теперь-то уж точно осталось недолго, так что нет смысла скакать из очереди в очередь. По прошествии еще десяти минут я горько жалею об этом решении, в то время как венесуэлки уже из последних сил стараются удержать на губах вежливые улыбки.
Все люди, по сути своей, одинаковы. И все устроены очень просто. Из-за своего патологического невезенья я стал настоящим экспертом в области недовольства жизнью, но в данном случае мне не пришлось прибегать к своему горькому мастерству проницательного знатока человеческих душ. Все было ясно и так: этот дядечка за окошком явно зол и обижен на весь белый свет. Дома все плохо: может быть, бойлер взорвался, или мужик обнаружил видеоролик с участием его жены на каком-нибудь порносайте для любителей групповухи, – и вот теперь, в качестве офицера на паспортном контроле в международном аэропорту, он отыгрывается за все обиды. Благо, положение позволяет.
Следующие двадцать минут я размышляю о том, что, может быть, все-таки стоит перейти в соседнюю очередь, но боюсь, что как только я перейду в очередь справа, у бодрого улыбчивого дедульки как раз закончится смена, и на его место сядет еще один монстр бюрократии. После долгого перелета и часа в очереди на границе мне уже ничего не хочется. Если бы я мог мгновенно перемещаться в пространстве, сейчас я бы с радостью вернулся домой, пусть даже там нет ничего, ради чего стоило бы возвращаться. Да, я готов сдаться. Мой боевой задор быстро иссяк.
И вот, простояв полтора часа в очереди, я наконец подхожу к окошку и протягиваю мрачному дядечке паспорт Нельсона. Мне как-то тревожно. До сих пор в моем списке противозаконных деяний значились только отдельные случаи неправильной парковки и редкие косячки с каннабисом; моя нынешняя афера не идет ни в какое сравнение с этими детскими шалостями. Но, даже толком не испугавшись, я понимаю, что никаких проблем быть не должно. Паспорт Нельсона я выучил наизусть, запомнил все надписи на всех страницах, тщательно отрепетировал “легенду”. Но мне не задают ни единого вопроса. Офицер сидит явно довольный собой, его взгляд выражает глубочайшее удовлетворение; он основательно поизмывался над венесуэлками, и ему сразу же полегчало. Однако его сослуживцы за это время успели пропустить в десять, а то и в двадцать раз больше туристов, и сейчас он, наверное, будет наверстывать упущенное, чтобы не отстать от коллег по показателям производительности труда. Я почти возмущен и обижен.
Аэропорт в Майами – типовой пластик и ковролин. Собственно, как и везде. Но когда забираешь багаж и выходишь наружу, разница ощущается сразу.
Внезапно – свет и жара. Явный переизбыток света. В этом я кое-что понимаю, и я ни разу не видел такого света. Он выглядит ненастоящим, он слишком белый. Уже в такси, по дороге в отель, я понимаю, что это мой город. Город, созданный для меня. Он давно меня ждет, просто мне не хватало ума разыскать его раньше. Майами – город, насыщенный светом, утопленный в свете.
Мой отель расположен прямо в Майами-Бич. Чистый, светлый и радостный, хотя и не самый роскошный в округе. Впрочем, я представляю агента по сбыту наручников, а не звезду рок-н-ролла. Я регистрируюсь, и скорость, с которой администратор за стойкой хватает кредитку Нельсона, убеждает меня, что у меня все получится. Просто не может не получиться. В этом городе, где все хотят твоих денег.
Номер, наполненный светом, прекрасен. Выхожу на балкон, стою на солнце. Оно очищает меня. Все проблемы, которые были, они по-прежнему есть, никуда не делись. Но теперь мне на них наплевать.
Я не обманываю себя. Мне действительно наплевать. А когда тебе наплевать на проблемы – это почти равнозначно тому, что их как бы и нет. Свет проникает под череп, вычищает его изнутри, соскребает черную корку. Как будто я умер и попал на небеса. Притворившись Нельсоном, я получил новую жизнь.
Звоню в обслуживание номеров и заказываю клубный сандвич и молочно-кокосовый коктейль. Когда тебе приносят дорогую еду, за которую платишь не ты – это ни с чем не сравнимый кайф. Снаружи по-прежнему ярко и солнечно, и можно было бы пойти прогуляться, но меня совершенно не тянет куда-то идти. Неожиданная благодать выжала из меня все силы. Этот номер так фантастически отличается от всего, что я знаю и к чему привык, что мне хочется просто остаться здесь и пораньше лечь спать. В эту ночь я впервые за несколько лет сплю нормально. Никакого холодного пота, никаких мрачных гнетущих снов, никаких предрассветных болей в желудке: я сплю сном везучего, удачливого человека.
Утром иду умываться, смотрюсь в зеркало и изумляюсь: мне кажется, это не я. Не совсем я. Как будто Тиндейл Корбетт умер, не покидая тела. Я стал другим человеком. Как там было? “Ты можешь отправиться в дальние дали, но все равно не сбежишь от проблем”. Не помню, кто это сказал. Но он был неправ.
Разве у меня есть проблемы? Разве я беспокоюсь, что мне предстоит впаривать людям товар, о котором я не знаю вообще ничего, и поэтому могу напортачить и неслабо подставить Нельсона? Нет. Нет и нет. Спускаюсь вниз, иду завтракать – удовлетворять здоровый аппетит. Шведский стол представляет собой разновидность ложно-здорового (читай: дешевого) питания. Я с недоверием разглядываю микроскопические пакетики с хлопьями из разных злаков и рогалики кукольного размера, и вдруг слышу раскатистый голос:
– Мы кто, по-ихнему, воробьи?!
Оборачиваюсь на голос и вижу огромного толстого дядьку. Он такой толстый, что занимает весь столик. Перед ним стоит целый поднос с маленькими шоколадными пирожными, видимо, с тирамису. И когда я говорю “поднос”, я имею в виду именно поднос – такую огромную штуку, которые обычно стоят в витринах больших кондитерских магазинов. Дядька уже оприходовал, как минимум, четверть подноса, причем, одной этой четверти с лихвой хватило бы на то, чтобы вызвать стойкое отвращение к сладким десертам у всех членов среднестатистической семьи. А поскольку во всем ресторане других тирамису не видно, это значит, что дяденька либо конфисковал весь запас, бывший в отеле, либо принес их с собой.
