Кто виноват? - Владимир Алексеевич Колганов
Для начала пришлось выслушать отчёт казначея — слава богу, отчитался только за последний месяц, а то слушать эту тягомотину совсем невмоготу, да и тут Иван Лукич едва сдерживал зевоту. Главный вывод прост до безобразия: денег в казне, будто кот наплакал. Спрашивает Иван Лукич:
— Как же так? Мы ведь миллиарды получаем за продажу наших внутренних ресурсов.
Мудриков не задумываясь отвечает — шпарит словно по шпаргалке:
— Во-первых, часть выручки уходит в неприкосновенный запас…
— Это зачем?
— На случай всемирной катастрофы.
— Тогда ведь никакие деньги не понадобятся!
— А если кто-то выживет, чем будем их кормить?
«Логика убийственная, она и впрямь до беды может довести. Ну да ладно, послушаем, что там во-вторых»
— Во-вторых, как ни старается Минздрав, однако население не молодеет. Вот и приходится по сусекам соскребать старикам на пенсию.
«Час от часу не легче! Впрочем, старение — это естественный процесс. Было бы здоровье, а тогда за приличную зарплату можно поработать ещё пару лет». Так и сказал, но Мудриков только развёл руками, зато у Пеструхина появилась возможность вставить своё слово:
— Давеча подняли мы возраст выхода на пенсию. Не помогло!
— Неужели нет других вариантов?
— А где их взять? Зарплату сокращать не можем, она и так невелика, особенно за пределами московской кольцевой автодороги. А тут ещё армию перевооружаем…
— Неужто будет война?
— Так ведь кругом враги, каждый мечтает откусить хоть маленький кусок от нашей территории.
«Что-то я этого не замечал. Впрочем, у них информация из первых рук, не то, что у меня».
— Ну ладно, война так война. Если сунутся, дадим им прикурить. Но почему одни жители России голодают, а другие с жиру бесятся?
Мудриков и Пеструхин переглянулись — очень уж странный вопрос задал государь. Это всё равно что спрашивать, почему дважды два четыре, а не десять.
— Видите ли, в чём тут дело, — Мудриков поправил галстук, затем откашлялся и молвил: — В общем, тут такая ситуация. На всех ведь всё равно не хватит, поэтому пусть лучше будет диспропорция в доходах, чем уравниловка, та самая, что была при большевиках. Иначе стимула к труду у нас не будет.
Подобной логики Иван Лукич понять не в состоянии:
— То есть как? Топ-менеджеру «Газтрона» стимул нужен, а простой работяга обойдётся и без этого?
— Да куда он денется? — выпалил Пеструхин, но тут же прикусил язык.
Когда они ушли, Иван Лукич долго размышлял, что дальше делать. Всё потому, что ничем их не проймёшь — будут навешивать лапшу на уши и сохранять это безобразие любыми средствами, пока не доведут народ до истощения. Лаской и кнутом не заставишь их поступать по справедливости, а пряников не хватит на всю эту ораву — всё слопают и даже спасибо не дождёшься. Тут нужен особенный подход. «Как там сказано: каждому по труду? А если труд заключается только в том, чтобы отдавать глупые приказы, каким аршином его нужно измерять?»
Тут в голове родилась каверзная мысль: «Вроде бы у нас народовластие, а всё решают какие-то чиновники. И что тут делать — конституцию менять или воспитывать новое поколение людей, преданных народу, а не власть имущим? Так ведь долго ждать».
Глава 3. Жил-был барин…
Барин как барин, только очень эхо любил. Как взойдёт на пригорок, как гаркнет — а потом прислушивается, не отзовётся ли кто. Крикнет барин: "Я барин хороший!", а в ответ ему "хороший… хороший", да к тому же с разных сторон, по всем правилам новейших теорий. Крикнет барин: "Добрый у вас барин!", а ему в ответ "добрый… добрый".
А вот случилось крикнуть как-то раз: "У нас в имении — демократия!" — и нет эха, только кряхтение странное из ближних кустов.
"Непорядок, — думает барин, — надо бы с этим эхом разобраться". И невдомёк ему, что в ближних кустах о ту пору конюх обретается, а на дальней опушке — кузнец. Они это самое эхо и делают. Только ведь эти новомодные слова, хоть в раскорячку встань — ну, никак не выговорить.
Наслушавшись вдоволь эха, идёт барин к дому аккурат через птичник. И каждый раз одну и ту же сцену застаёт — петух курицу топчет. Барину бы радоваться — яичницу из пяти яиц на завтрак он очень уважал. Да только в тот раз, как демократия из кустов не отозвалась, не понравилось ему всё это. Вот и спрашивает он курицу: "Что ж петух тебя с утра до ночи дерёт, а ты-то что — когда петуха начнёшь топтать? Курица от этого дикого вопроса так растерялась, что только и смогла вымолвить: "Не могу-с".
Осерчал барин сверх всякой возможности: "Как так не могу? Ты разве не слыхала, что у меня в имении демократия? Так чего ж не топчешь петуха?" Курица, слегка оправившись, ему и отвечает, мол, про демократию слыхала, да больно уж петух силён.
Дело кончилось тем, что приказал барин птичник разогнать, а яиц с той поры в рот не брал.
А что ж эхо? А эхо как прежде, так и сейчас — из кустов конюх орёт, а с опушки ему кузнец вторит. Всё путём…
— Да что ж это такое? Как ночь, так опять сон из той же серии. Может, потому и выбрали меня, что никто другой не в состоянии здесь спать?
Эти слова Иван Лукич произнёс вслух, втайне надеясь, что кто-нибудь услышит и даст логическое обоснование тому, что только-что приснилось. Однако в царских покоях он один-одинёшенек, поэтому и ответить некому. Предлагали девицу для интимных услуг, но Иван Лукич отказался — много важных дел предстоит решить, так что надо хорошенько выспаться. А тут ещё сомнения по поводу народовластия… Новгородское вече осталось в глубокой старине, не говоря уж о Древней Греции, откуда всё пошло, а что теперь? Народ выбирает каких-то представителей, но чьи интересы они будут в Думе защищать, никто заранее не знает. Всё потому, что на словах у народных избранников одно, а в головах совсем другое, и нет реальной возможности, чтобы в этом разобраться. Сегодня будет встреча с руководителями думских фракций — может, они что-то прояснят.
Но вот пришли — всем четверым уже под семьдесят, состарились, пока в Думе заседали. Только непонятно, зачем все эти хлопоты с выдвижением кандидатов, с предвыборной программой, если всё решает большинством одна единственная партия, а предложения оппозиции — коту под хвост? При чём здесь демократия, если
