Стивен Фрай - Неполная и окончательная история классической музыки

Ну вечная же история. Они поставляют нам не только отличную еду, отличное вино и отличных любовников — нет, кое-кто полагает, что они и к музыке тоже первыми подобрались. Как бы вам это объяснить попонятнее? Ну ладно, может, вы на минутку составите мне компанию и попытаетесь вообразить, что находитесь сейчас в пещере. Это неподалеку от Перигё, километрах в тридцати к северу от реки Дордонь, от того места, где она прощается с Бержераком. Превосходная часть Франции, может быть, нам стоит, когда мы со всем этим покончим, съездить туда, попробовать тамошние вина. Именно здесь, в деревушке под названием Арьеж, в мадленской пещере «Три брата» вы сможете увидеть совершенно офигенную фреску, на которой изображен получеловек, полубизон. (Вот слова, которых я не слышал со дня моего первого выхода в свет.) В руке он держит явственное подобие лука — и немалое число ученых, совершенно справедливо считающих, что они намного умнее меня, утверждают, рискуя навлечь на свои академические головы гневную критику: это почти наверняка смычок или, быть может, лук двойного назначения — наполовину музыкальный инструмент, наполовину смертоносное охотничье оружие. Могу назвать вам имена множества оркестрантов, которые с наслаждением держали бы в своих футлярах что-нибудь в этом роде.

Если этот получеловек, полубизон и вправду таскал с собой смычок, тогда он, надо полагать, как-то крепил его к своей охотничьей маске — поближе к носу, — а нанося этой штукой удар, держал ее обеими руками. Нечто похожее нередко проделывается и поныне в туалетах, облюбованных уличными девками, но, правда, для музыковедов оно представляет интерес куда как меньший. Хорошо, если все сказанное кажется вам хотя бы сносно приемлемым, вы должны усвоить, что речь у нас идет о временах, отстоящих по меньшей мере на восемь с половиной тысяч лет от мгновения, когда первая из египетских кошек оторвала мордочку от миски с едой, скосилась на своего хозяина и сказала себе: «Сдается мне, у этого хмыря что-то неладное на уме».

Так вот. 13 500 лет до Р.Х. - перед вами своего рода эскизное свидетельство того, что какую-то музыку кто-то уже играет. А уж после этого, даже при том, что вы можете напороться там или сям на «флейту мамонтовой кости», вам все равно придется перетерпеть еще девять с чем-то тысяч лет — или две с половиной оперы Вагнера, — чтобы получить хоть сколько-нибудь основательное свидетельство несомненного существования музыки. Если вас попросят набросать музыкальную карту, ну, скажем, года 4000-го до Р.Х., большого числа цветных мелков вам не понадобится. Просто возьмите один для египтян, другой для шумеров или жителей Вавилона и третий для греков. А если останется еще парочка для Китая и Индии — тогда все хорошо и замечательно. Давайте, однако ж, начнем с первых трех, с ними одними возни не оберешься.

По моим предположениям, любовь египтян к кошкам объясняется на самом-то деле тем, что египтяне искали, где только могли, жилы, которые можно было натянуть на их арфы. Ныне, где-то около 4000–3000 лет до Р.Х., египтяне, судя по всему, застолбили совсем новый участок, закрепив за собой основательные права на звание первой культуры, которая использует не только арфы, но и флейты. Если их арфы обладали хоть каким-нибудь сходством с теми, на которых примерно в то же время играли шумеры, тогда они должны были иметь эллиптическую форму, три струны и довольно нарядный резонатор, вырезавшийся обычно в форме чего-то такого, что почиталось в ту пору немаловажным. К примеру, в Месопотамии нередко можно было увидеть добродушного местного арфиста-шумера, который сидел, увлеченно перебирая свои три струны, а на лоне его покоился роскошный, резной сидящий бык.

То было время, когда в Гизе подрастал Большой сфинкс, когда металлические монеты окончательно сместили ячмень с должности валюты, когда музыканты сражались за лучшие в городе ангажементы — за возможность играть на религиозных церемониях, справляемых в честь главных богов того или этого дня: богини-матери Инанны, ее отпрыска Думузи. Разумеется, меня это всегда наводило на мысль, что уже в ту пору широко использовались музыкальные группы на подхвате, — отчасти потому, что музыканты и в лучшие-то времена были шатией несколько малахольной, отчасти же потому, что шумеры и египтяне пользовались разными календарями. Египет к этой поре уже перешел на календарь, в году которого содержалось 365 дней, между тем как в городах Месопотамии все еще оставались в ходу добрые старомодные «двенадцать месяцев по тридцати дням в каждом», что давало 360. Путаница получалась кошмарная, и если вы умудрялись родиться в неправильные пять дней, то никаких подарков на день рождения вам ожидать не приходилось.

Добравшись до Шумера 2600 года до Р.Х. - периода, известного его поклонникам как Ранняя Третья династия, вы обнаружите новенькие вырезанные в известняке рельефы, свидетельствующие, похоже, о том, что арфа обзавелась шестью, а то и семью струнами. Где-то невдалеке от Бисмайи нашли даже горшок, показывающий, что арфу подвешивали на ремешке к шее, — свидетельство либо победного шествия прогресса, либо того, что до местной публики дошло наконец, как можно использовать избытки ячменя, и она принялась упиваться до положения риз. Египтяне тем временем пристрастились к округлой, лукообразной арфе, носившей название «бинт» — предположительно потому, что ее приходилось щипать, как корпию, — а также к длинным флейтам и двуствольным трубам, порой именовавшимся «авлосами». Столетие примерно спустя, когда в Уре возводили гробницу для недавно скончавшейся царицы Пу-аби, — дело было за добрых четыреста лет до того, как Авраам надумал этот город покинуть, — ее, царицу то есть, снабдили напоследок очаровательной одиннадцатиструнной арфой с прямой шейкой. Теперь нам ясно, что арфа стала «электрогитарой» своего времени — вездесущей и открытой для самых разных стилистических интерпретаций.

Создается впечатление, что существовала даже своя, особая ниша для «глэм-роковой» арфы, не просто имевшей резонатор в форме быка, но как самый настоящий бык и выглядевшей. Честное слово. Вся арфа представляла собой здоровенную… штуковину, которая стояла на деревянных бычьих ногах. Жаль только, что рельефы не показывают, было ли принято отрывать эту арфу под конец концерта от пола и молотить ею по усилителю и микрофону.

Позвольте мне ненадолго отлучиться из Египта и Месопотамии. Я понимаю, думать в этих местах о снеге трудновато, однако, даю вам слово, примерно в это время в Родое, Южная Норвегия, были созданы изображения людей, которые, судя по всему, разъезжали на лыжах. Не думаю, что люди эти так уж часто перебрасывались фразочками наподобие «Слушай, а не тяпнуть ли нам после трассы глинтвейна, ты как?». Скорее ими владели мысли совсем иного рода: «УДИРАЙ, КОМУ ЖИЗНЬ ДОРОГА, МАМОНТ ИДЕТ!» По-моему, я прав. К музыке, как сами вы понимаете, это особого отношения не имеет. Я просто хотел предоставить вам возможность окунуться, что называется, в эпоху. Так или иначе, пока я еще в отлучке, позвольте мне избрать для возвращения в неолитическую Вавилонию дорогу поживописнее, а именно — через Китай.

Китайцы обладали тогда — да и теперь обладают — изрядными математическими способностями, и потому нет, скорее всего, ничего удивительного в том, что они прибавили два к двум и получили… пять. Во всяком случае, получили октаву из пяти нот, которой отличнейшим образом и пользовались. Ноты были примерно такие:

ганг | шанг | яо | йи | ю

что, насколько я понимаю, выглядит в вольном переводе как: Жили, Убабуси, Пять, Веселых, Гусей.

Таковы, более или менее, основные пять делений музыкальной октавы в раннем китайском стиле. Живи уже тогда дама Джулия из Эндрюса, существовала бы и отличная от нуля вероятность того, что самой прославленной песней тех дней была бы не «Умчи меня, олень», а «Ганг, мой Ганг»… Что-нибудь в таком роде:

Ганг, мой Ганг, большой Вольфганг,Шанг, мой дождик золотой,Яо, я о нас поюЙи про деточку мою,Ю, который я не я,Вот и вся моя семья…

Вообще-то, раз уж мы заговорили о прославленных некогда певцах, присмотритесь-ка к такому вот имени: Па-Паб-Би-гаггир герла. Полный блеск, верно? И вот вам мое честное слово: он — хотя это могла быть и она, сказать тут что-либо определенное, как и в наше время, нелегко — был/была музыкальной звездой времен Ранней Третьей династии. Присутствующая в этом имени «герла» означает просто ВЕЛИКИЙ(АЯ), а его/ее обладатель/обладательница упоминается в нескольких текстах и присутствует на нескольких рельефах. Он/она могли состоять на царской службе или подвизаться в храмовых композиторах-песенниках, а могли и просто разъезжать с концертами и выступать на всяких там праздниках и церемониях. Что бы он/она/оно собою ни представляли, они в свое время почти наверняка были хорошо знакомы с целым набором инструментов, уже начинавших принимать окончательный вид. С арфами, лирами и странноватыми ударными.