Михаил Жванецкий - Одесский телефон
Он может сочинять и в тюрьме. Но это будут сочинения в тюрьме. И, выйдя на свободу, он четко скажет, что тюремный опыт человеку вреден.
Только буквы. Ноты, цифры и опыты в тюрьме не поставишь. И музыка из тюрьмы будет музыкой из тюрьмы, где солнце в клетку, и туча в клетку, и женщина за решеткой с той стороны.
Женщина. Женщина. Женщина.
Потому что свобода – это женщина.
Тюрьма без женщины.
Болезнь без женщины.
Старость без женщины.
Война без женщины.
Все плохое без нее.
Свобода – это женщина.
Или, говоря сложнее, любовь.
Или, говоря еще сложнее, возможность любви.
Или, говоря проще, найти свой минус или свой плюс для возникновения электричества. Для появления людей на белом свете. Из тюрьмы с детьми не выйдешь.
Литература без детей. Варлам Шаламов. Как ужасно, когда болеет ребенок.
Легкая музыка – порождение жизни. Сейчас она склеенная, заимствованная, продающаяся и фонограммная.
В ней нуждаются. Ее покупают. В нашей стране в ней нуждались всегда. Музыка, как снег, покрывает разруху, ямы и могилы.
Музыка Дунаевского, Соловьева-Седого покрывала аресты и Беломорканалы. Но какая музыка!
Любовь Орлова – звезда, но ее все время покрывает музыка Дунаевского.
Война под голос Утесова. И яростная борьба власти с музыкой за власть.
И джаз все равно владел ногами и сердцами.
Музыка, как вода, касается всех берегов. И фигурное катание в немыслимых дозах шло под хорошую музыку, под запретную.
Музыка как воздух. И как вода.
Скорее как воздух. Окружает нас всюду.
Ее не нужно читать, покупать. Она всюду.
Двигая рукой или телом, мы рассекаем музыку.
Какую бы ты кнопку ни нажал, включается музыка.
Реклама, радио, соседи сверху, снизу, со двора.
Парад, войска, оркестры, марши. Она звучит все время, независимо от нас.
Включай, не включай. Тебе остается только присоединиться.
Сел в машину – музыка. Вошел в дом – музыка. В эфире из разных стран.
И хороший писатель тоже пишет музыку. Рассказы Чехова. Пушкин.
Гениальных песен в мире так же мало, как симфоний. Редкостные певцы рождают музыку. Еще более редкие понимают слова, которые поют. Совсем редкие рождают музыку и понимают слова. Кто владеет музыкой, владеет молодежью.
Но музыка выбирается молодыми.
Стихи, положенные на музыку, сразу становятся доступными.
Период тоталитаризма, как любая тюрьма, был периодом хороших стихов. Смысл которых был всегда один – долой тюрьму. Теперь тюрьмы нет, и смысл распался. Исчезли стихи как оружие. И появилась масса бессмысленных слов на музыку, вызывающую движение и напоминающую секс.
Это можно танцевать под бой часов, под дизель, под забивку свай, под стук колес, под барабаны в джунглях.
Сидеть под музыку нельзя. Надо танцевать внизу-вверху. Сидя и лежа на боку.
А в общем, услышав несколько нот к фильму, мы угадываем эпоху. Как в игре «Угадай мелодию» – мы угадываем слова. Это литературная передача. Так что надо бы назвать «Угадай стихи».
А эпоха волшебных мелодий, видимо, у всех прошла. Последние фильмы из музыки: «Кабаре», «Весь этот джаз» Фосса.
Голливуд собирает весь мир. И наука США собирает весь мир. Кто же мешает нам собирать?
Денег нет. А денег нет, потому что продавать нечего. А продавать нечего, потому что авторы уехали. А авторы уехали, потому что денег нет.
Вот и снова замкнутый круг, из которого состоит наша замкнутая жизнь.
Когда свобода, когда можно ехать, а можно и остаться, проверяется просто. Любовью к стране.
Но и эту любовь, как и всякую любовь, проверять и испытывать не стоит.
Надо жить: 1) безопасно; 2) лечебно; 3) образованно; 4) тепло; 5) удобно; 6) с кем хочешь.
И что-то получится. Как в музыке, которая приходит к нам оттуда, где получилось все остальное.
И все-таки.
Просто жить одним ритмом – это джунгли. Это развлечение. Это свободное время. Но остальное – это придумывание музыки, слов, цифр, аппаратов, чтоб эту музыку транслировать.
Чтоб певцы пели под фонограмму, кто-то должен придумать усилитель и магнитофон. Нужны головы.
Сейчас у нас время ног.
Головы не нужны. Руки не нужны. Время ног.
Что предмет нашего советского творчества? Из того, чем можно было заинтересовать. Это тюрьма. Архипелаг ГУЛАГ.
Диссиденты – это и была наша продукция. Продавать и завоевывать мир можно и тем, что получается лучше всего.
Аркану-П
Второе приветствие Арканову
Ну что ж, дружба снова стала главной.
Она всегда становится главной, когда нет законов.
Из беззакония в беззаконие, и дружба – главной.
Аркадий Михайлович, мы снова, как двадцать, пятнадцать и десять лет назад, у вас в гостях. Мы снова вместе, Аркадий Михайлович.
Мы тут в связи с новой жизнью были уверены, что расстаемся навсегда.
Мол, с приходом демократии каждый идет своим путем.
Индивидуальное развитие идет на смену коллективной недоразвитости.
И вообще, мы собирались каждый открыть свое дело.
Мы надеялись, что со сборами на кухне покончено, мы перешли в гостиные и выковывали себя, готовя к борьбе за существование в новом лице, где человек человеку волк, а разносчик газет становится президентом.
Мы готовили себя к рыночным отношениям, где мы должны быть яростными конкурентами, то есть вы что-то шутите, я это ворую и шучу тут же рядом в еще большей аудитории. Вы берете тему. Я беру рядом. И пишу на эту же тему очень сильно и смешно. Вы, услышав это, заявляете, что как человека вы меня еще как-то уважаете, но писателем не считали никогда и несчастна та страна, где такие, как он (то есть я)… и страшно зло шутите, потом говорите: «А вот сейчас я вам почитаю на эту же тему свое, и вы поймете, как надо», – и страшно смешно читаете, разрывая сытые животы коммерческой публике, и она говорит: «Нет!» Она говорит: «Нет! Это и есть то, что нам нужно, мы будем ходить сюда, в Сивцев Вражек, 7, а не на Тверскую, 16, где злится этот маленький, лысый и толстый».
И тогда я вообще вынимаю последние бабки, устраиваю банкет с шутками, угощениями и полуголыми, легко угадывающимися в тюле и тумане, и держу речь в смокинге и пенсне.
– Я не буду с ним соревноваться в юморе, – с хохотом говорю я, – это вообще не его область. Он из скверных врачей стал жутким юмористом, и кто-то ему соврал, что публика смеется над его остротами. Но если бы он внезапно перестал шутить, смех бы только усилился… Ха-ха-ха, не могу. Я слышал, что на последнем вечере он после часа подготовки с трудом вышел на эту жалкую остротку. Мне ее рассказывали. Рассказывал человек, которого ничего не стоит рассмешить, который хохочет, глядя в лужу, и то он сказал:
– Да! – он сказал. – Да! Это не юмор.
Страшно смотреть на человека, пытающегося пошутить с трех-четырех попыток. А эта шутка… что-то типа «я рад, что вы заглянули ко мне на Сивцев Вражек, а те, кто не дошли, сидят на Тверской, 16».
Дать вам паузу для смеха?..
Так я хочу сказать: во-первых, пейте и ешьте. Сегодня бесплатно! А тому, кто собирается на Сивцев Вражек, 7, я тоже хочу сказать: «Чтоб ты не дошел».
Я тут поймал двоих, которые ходят туда и сюда и сравнивают. Мои ребята с ними поговорили.
Все, кто ходит к нему, может забыть дорогу сюда и как я выгляжу.
Я не ревную, но каждый должен выбрать, кто тебе шутит в ухо, в лицо или по печени.
Все!.. Я плохой! Но будет так, как я сказал!
Закусывай, чтоб я видел, как ты ешь.
Я всю жизнь шутил.
От меня ушла жена.
Я имел три очень больших и очень неудачных романа с посторонними женщинами. Они, бедняги, не понимали, когда я шучу и когда я серьезно, и я разрушил их жизнь!
Все! Я снял зал! Я заплатил за стол. Я шучу как хочу. И вы будете смеяться! Мои люди будут за этим следить. Они же будут завтра у него. Если кто-нибудь из вас там окажется!.. Засмеется!.. Захлопает!..
Мне пугать вас не надо.
Вы знаете, как трудно у нас гулять зимой…
Эти проклятые сосульки…
Конечно, это чистая вода, но только для того, в кого она не попала.
А ему передайте. Мы составили соглашение: я шучу в регионах, он смешит Центр. Пожалуйста – танцуй, пой, пародируй, это твое. Но не пересекай.
Что же я слышу: 20 ноября он проехался по Житомиру. Так легко, как будто мы с ним ни о чем не договаривались!
Пусть та мразь, которая его увидит, передаст: я ему отдал самое дорогое. Центр! Оторвал от души. Бери! Обшути! Обмой! Хоть съешь этот Центр вместе с парламентом, но на места?! На места не лезь! Они мои! Эти маленькие мэры, эти все гордумочки, эти властички, местечки – это мои конфетки. Я там профессионал.
И мы договорились! Мы не мешаем друг другу.
Но если внезапно пошутим вместе – содрогнется страна!
Только одновременно и на Пасху.
Так что передайте ему дословно:
– Аркан, Центр – твой. Мишель берет себе места.
Если он хочет меня видеть, я жду его в этом глухом зале «Россия». И мы там ударим по рукам.
Пусть приходит.
Я пустой.
Его люди могут проверить.
