История из жизни одного театра - Максим Сергеевич Евсеев
– Что вы хотели? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.
Воспользовавшись этой неопределенностью, оба сотрудника театра заговорили одновременно.
– Говорите, Иван Яковлевич.
– Я после Вероники Витальевны.
После этого директор и заведующий труппой, так же решительно замолчали. Поняв, что просто так они не уйдут и что перевести все в веселую шутку и милую сумятицу не удастся, Генрих Робертович решил взять инициативу в свои руки.
– Иван Яковлевич, – сказал главный режиссер. – Если вы по поводу машины, то это вам лучше обсудить с Вероникой Витальевной.
С этим предложением заведующий труппой немедленно согласился, подтвердив свое согласие кивком головы и так же решительно остался сидеть на месте.
– Действительно, Иван Яковлевич, давайте это с вами позже обсудим. – предложила Вероника Витальевна.
Не стал завтруппой спорить и с директором театра, и так же послушно кивнув головой, все равно не двинулся с места. Поняв, что избавиться от Ивана Яковлевича не удастся, Вероника Витальевна решила перейти к делу.
– Ну, раз заведующий труппой здесь, давайте решим наконец, что нам делать с Рок-н-роллом на троих?
– Да, с Валерием Хлебородовым, надо что-то решать. – согласился Иван Яковлевич и тут же раскрыл блокнот, готовый записывать.
Пока руководство театра решала судьбу его спектакля, сам Валерий Владимирович бесцельно брел по городу. Он то прибавлял шагу, будто приняв некое решение, то наоборот начинал спотыкаться, растерянно оглядываясь по сторонам. Не то чтобы это был первый случай, когда его не оценили, не поняли и даже в открытую отказывали в праве заниматься этой профессией, но сегодня он вдруг понял, что подобные казусы уже не являются мелкими неприятностями, которые надо перетерпеть. Что это может стать нормой его жизни и очередная подобная история может его погубить, потому что он просто не сможет подняться. И из разряда молодых перспективных он незаметно перейдет в разряд никому не нужных. Впрочем, думал ли Валерий Владимирович Хлебородов именно об этом я не знаю наверняка, зато точно знаю, что ноги принесли его в знакомую уже пирожковую, где заказал он не привычную кулебяку с капустой, а потребовал себе сто пятьдесят граммов водки, стакан яблочного сока и облюбовав себе столик в углу, загрустил там, бормоча ругательства и объяснения, пугая этим самым посетителей.
– И что мне теперь делать? – доносилось до них бормотание режиссера Хлебородова.
– Я не знаю, что делать с Хлебородовым! – сердился Генрих Робертович.
Разговор о предстоящей премьере его откровенно раздражал, как и раздражала его позиция директора, как и раздражало его молчания заведующего труппой.
– Нам нужна эта премьера. – твердила Вероника Витальевна. – Она нужна департаменту культуры.
– Я скажу вам, Вероника Витальевна откровенно. Вот при заведующим труппой. – главный режиссер подался вперед, показывая степень откровенности, с которой он собирался говорить. – Это ужасная пьеса! Чудовищная графомания и безвкусица!
Подобное заявление, кому-то другому могло бы показаться странным, учитывая, что присутствующие в кабинете хорошо знали историю её появления в театре, но ни Вероника Витальевна ни тем более Иван Яковлевич не стали напоминать художественному руководителю, что именно он пригласил поставить эту пьесу Валерия Хлебородова.
– Я не хочу, чтобы она шла в нашем театре! – продолжал Генрих Робертович
– Но мы уже запустили рекламную компанию. – не отступала директор театра. А Иван Яковлевич согласно кивал головой. И хотя он пришел совершенно по другому вопросу, который не имел ни малейшего отношения ни к пьесе, ни к личности режиссера, но было понятно, что пока он не решит этот вопрос и не получит обещанных денег на ремонт своего автомобиля из кабинета он не выйдет. Впрочем, его молчаливое присутствие нисколько не мешало разговору, и мы тоже не станем обращать пока внимание на старого работника культуры.
– Ну, что вы мне рассказываете про рекламную компанию? – продолжал распаляться главный режиссер. – Давайте все отменим.. Давайте я лично пойду в департамент и все объясню.
Вероника Витальевна попробовала было сказать о сложностях, которые она предвидит, в связи с этим походом, но донести свою мысль не смогла, так увлеченно сердился Генрих Робертович.
– Я приглашал в театр скромного милого парня. А сейчас это распущенный обнаглевший, необразованный … – дальше последовало слово, которое покоробило Ивана Яковлевича, потому что он не любил мата и, как ни странно, абсолютно не задело Веронику Витальевну, которая тоже мата не любила, но в данный момент ей было не до сантиментов. – Он не владеет профессией, он носится со своей бредовой пьесой и превращает театр в публичный дом.
Чем больше распалялся Генрих Робертович, тем больше допускал в своем спиче нецензурных слов, которые я с позволения моего читателя деликатно опускаю.
– С ним невозможно разговаривать. – почти кричал главный режиссер. – Все время хотелось просто вмазать ему. Если человек приходит в профессию не для того, чтобы работать, а для того, чтобы трахаться с актрисами, то пусть идет ставить стриптиз. Пусть идет работать в бордель, снимать порнографию, в конце концов! Не надо тащить всю эту мерзость в театр!
Надо сказать, что во время всей этой части монолога, посвященной нравственности, и директор и заведующий труппой сохраняли на своих лицах абсолютно серьезное выражение лица, что мне кажется заслуживающим уважения. Только в конце Вероника Витальевна не выдержала и попробовала вмешаться.
– Я думаю, что вся эта история с Анечкой Киреевой… и с остальными – это неправда. – сказала она, поморщившись. В голосе её появилась некоторая твердость, и Генрих Робертович даже несколько смутился.
Он некоторое время он молчал, вертя в руке телефон, и видимо это напомнило ему о звонке и о том, что его ждут.
– Вероника Витальевна, давайте еще раз соберемся в моем кабинете, пригласим Хлебородова, артистов, наверное, позовем и поговорим.
И главный режиссер стал собираться на встречу. Засуетился и Иван Яковлевич, торопясь пока все не разошлись, решить-таки вопрос финансовой помощи его машине, заторопилась и Вероника Витальевна, которая кроме директорских дел имела и личную жизнь. Несмотря на то что разговор в кабинете главного режиссера, казалось бы ничем не кончился, но театр все участвующие покидали с ощущением, что разговор был не напрасен.
Там же, недалеко от театра стоял актер Андреев,
