Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
— Что нового в центре?
— Что нового? — с беспечной весёлостью переспросил Ромашкин. — Много нового. Едет к нам в Однотрубный большая государственная комиссии… Человек тридцать или сорок.
— Что же она — с проверкой?
— С проверкой, Настя. Всё будет смотреть: и город, и стройку, и как живём, и как работаем.
— А это у вас что? — спросила Настя, указывая рукой на киноаппарат.
— Кино будем снимать, Настенька. Хотите, вас запечатлею?
— Ой, нет, ни в коем случае!
— Моё дело — предложить. Ну, привет! Желаю дохода с оборота! Прибавочной вам стоимости!
По обочинам дороги, идущей со станции, стояли новые фанерные щиты, взывающие: «Не проходите мимо!»
Рисунки Орликова сопровождались стихами Вилли Сапрыкина.
Часть из них посвящалась текучке кадров. Новых людей на стройке не всегда встречают радушно: не сразу устроят, не торопятся обеспечить крышей над головой. Заместитель Росомахина по быту Чаевых отдал только что выстроенное двухэтажное, общежитие иод показательный Дом техники. Понаставили там стендов с фотографиями, завели «учёного секретаря совета дома». Учёный пребывает в одиночестве, дичает оттого, что нет собеседников, грызёт ногти от скуки, бьёт хлопушкой мух, чтобы не засидели стенды… А жилья недостаёт. Со столовыми по-прежнему малоблагополучно. И люди уходят со стройки. Вот и возникает текучка.
Стихи были такие:
Получил едва получку —И со стройки стрекача.За такую за текучкуДать пора бы нахлобучку.
На рисунке был изображён человек, весьма похожий на Чаевых: нос лепёшкой, лысина обрамлена подковкой уцелевших волос, узкие глазки. Такие узкие, словно их прорезали лезвием безопасной бритвы.
Человек с безмятежным полусонным лицом сидит за канцелярским столом и не видит, как люди с чемоданами и узлами бегут на станцию, к поезду.
Другой рисунок весьма выразительно воспроизводил автогонки на дороге «Карьер — отвал». Стихи назывались «Васька, жми до отвала?»
Ну и спешка! Ну и гонки!Надорвались многотонки,На дороге до отвалаИх погробили немало.Гонки есть, а нет рембазы,И лежат в кюветах «МАЗы».
«Ого, Вилли, ты делаешь успехи! — подумал Ромашкин. — А то прокисал бы на своей метеостанции, писал жалобные вирши об уходящих пароходах… Быть тебе, Вилли, первым поэтом в Однотрубном!»
Навстречу Косте шёл Петрович. На нём, как всегда, была телогрейка. И как всегда, он был под градусом. Что поделаешь? Специфика работы на холодильнике! Петрович шагал к станции, наверное, в пивную.
— Какой нынче праздник? — озорно подмигнув Петровичу, спросил Костя. — День защиты детей? Шахтерово воскресенье? Спас?
— Не. Получка вчера была. Сегодня опохмеляемся.
— А вы знаете, Петрович, один великий человек сказал: нельзя превращать опохмелку в пьянку самостоятельного значения.
— Да? Какие умные все стали! Ты поработай с моё на холодильнике!
Я но хочу работать на холодильнике. Тем более что там скоро будет работать комиссия.
— К-какая комиссия?
— Такая. Обыкновенная. По проверке. То да сё. Ну, вам-то что волноваться? У вас лучшие отпеты…
— Комиссия? На холодильнике? — переспросил Петрович, трезвея на глазах.
— Но только на холодильнике. Во всём городе, на стройке. Человек… пятьдесят или шестьдесят из центра. Но об этом — никому! Секрет.
— Сам знаешь: гроб-могила, — прошамкал Петрович.
По дороге до Апиендиксова тупика Ромашкии успел в доверительном порядке поделиться «секретом» ещё с несколькими людьми.
Дома, за «простынёй на верёвочке», Костя нашёл записку Люси: «Милый Костик! Я уехала. Если провалюсь, вернусь быстро. Бумаги для твоей коллекции лежат к условленном месте. Целую тебя, Рыжий!»
В избе никого по было. Костя побренчал на гитаре, сел разгадывать кроссворд. В управление к Росомахину он но спешил.
Вскоре прибежала Актиния.
— Здравствуй, здравствуй, Костя! — прямо с порога начала она. — Приехал, значит. А у пас тут такие дела! Комиссия, говорят, едет большая! Или ревизия. И сам вроде даже приедет. И с ним человек… сто. К чему бы так много?
— К чему? Обыкновенное дело, — простецки сказал Ромашкин. — Ну, по партийной линии представители, по комсомольской контролёры, следователи, прокуроры, ревизоры, ОБХСС…
Актиния всплеснула руками:
— Поди ж ты! А я — то гадала, что это последние дни вороны всё каркают?
— У кого вы про комиссию узнали?
— Шурка-кривая сказала. Которая из буфета. Я её около сберкассы встретила. Идёт, наверное, деньги со своей книжки снимать. Недостачу небось чует…..
— А откуда Шурке известно?
— Телефонистка, подружка её, сказала. Она же все разговоры слышит…
— Ай-яй-яй! Такой шум будет, какого не слыхали в Тралии, Валии, Трындии и Брындии, взятых вместе! Вот, значит, к чему вороны каркали, — заключил Ромашкин.
От любопытных вскоре пришлось отбиваться: «Ну, скажи, Ромашкин, правда это, что комиссия?… Ты же только из центра. Слыхал что-нибудь?»
Примерно так сформулировал свой вопрос и директор Росомахин.
— Слыхал, слыхал кое-что… Говорят вообще… — подтвердил Ромашкин.
— Насосы привёз?
— Отгружают.
— Так, так. Отгружают, стало быть. А что же ты всё-таки слыхал?
— Что комиссия приедет… или делегация. Может быть, сам будет, а кто сам — не знаю… — уклончиво ответил Ромашкин. — И с ним, как водится, писатели, журналисты.
— Ну что же? С тем, что мне тут доложили, совпадает…
Росомахин заказал междугородный разговор и в присутствии Ромашкина говорил с товарищем Кристальным. Начал Росомахин беседу издали. Делился мыслями на общие темы и только в конце поинтересовался, не намерен ли Кристальный заглянуть на стройку. Кристальный, как видно, сказал, что намерен… После этого снова толковали о том о сём.
— Что же вы его прямо не спросили? — с лёгкой наивностью спросил Костя Росомахина.
— А я не хочу ставить вопрос в лоб, чтобы он не подумал, что мы тут боимся этого приезда. И готовиться специально будем,
— А чего бояться? Что сделали, то и увидят. За хорошее похвалят, за плохое побранят. Вся наша жизнь состоит из взлётов и падений, — простодушно сказал Ромашкин.
Росомахин насупил брови.
— Как ты говоришь? Из взлётов и падений? У меня падений не бывает! Вот сейчас посоветуюсь с народом…
Он нажал рычажок настольного коммутатора.
— Чаевых? Зайди ко мне. А ты, Ромашкин, свободен.
Не успел Костя подняться с кресла, как в росомахинском кабинете появился человек в чёрном официантском костюме. Его глянцевую лысину обрамляли остатки чёрных волос. В руках человек держал толстую тетрадочку, вложенную в кожаные корочки.
11. Человек при тетрадочке
Некоторые подробности жизни Чаевых
Чаевых всю жизнь ходил с тетрадочкой.
В детстве и отрочестве он ходил с тоненькой, а потом заменил её на толстую. В школе он записывал то, что скажет педагог. Став взрослым, он заносит туда то, что скажет начальник. Чтобы всё исполнить в точности! Тетрадочка сыграла в жизни Чаевых огромную роль,
Не располагая полным образованием, скорее даже обладая весьма частичным, он вступил на трудовой путь, став инструктором в райисполкоме. Его вызывали, ему говорили, что надо сделать. Он аккуратно записывал в тетрадочку. Записывал и никогда не думал о том, что, может быть, диктующий ошибается.
Так просидел он несколько лет за столиком, на котором были только телефон и тетрадочка, а потом его повысили: надо же выдвигать молодёжь!
Чаевых стал управляющим трестом «Индпошин» большого областного города. В кройке и шитье, но говоря уже о моде — всяких там регланах, японках и прочих плиссе-гофре, он не понимал ничего. И вообще туманно представлял себе, что это такое — индпоншв. Хотя последнее ему можно простить: в русском языке слова «пошив» не существует, его изобрели канцеляристы, и вот повелось: «Где вы пошили пальто?», «Я решил пошить костюм».
Чаевых сначала не знал и что такое «инд». Но вскоре твёрдо уяснил, что:
«Инд» — это работники горкома.
«Инд» — это сотрудники исполкома.
«Инд» — это крупные военные, начиная с полковника.
«Инд» — это прокуроры, депутаты и лауреаты.
«Инд» — это их жёны.
Для «инд» надо «пошить» качественно. Для всех остальных стараться сверх сил не обязательно. Тем более остальных очень много: не менее девяноста пяти процентов заказчиков.
И среди них люди находились весьма привередливые, хотя это были обыкновенные рядовые советские люди.
Они строчили жестокие и обидные записи в книгу жалоб по поводу того, что в брюках перекошен «бант». Они бесконечно нудили, оставаясь недовольными тем, что швы идут зигзагом. По своей капризности они устраивали в ателье скандалы, требуя уравнения рукавов в длине. Они «сигналили» в газеты о «горбатых спинах» и о «незастегивающихся воротничках». И газеты печатали фельетоны о чудесах «Индпошива».
