Михаил Литов - Организация
Когда Чудаков был весь в таких трудах, нежданно-негаданно нагрянули Зотов с Карачуном. Чудаков как раз аккуратно принял резко ограниченную дозу крепкого напитка, исключительно для повышения тонуса и вкуса к мечтам, завалился на диван, и, погрузившись в созерцание потолка, изобретал, чем бы уж точно сбить с племянницы спесь. Что-нибудь надо заковыристое, убойное, мысленно прошамкал он. Еще не позвонили в дверь незванные гости, это еще до появления их. Сидевшая за окном на дереве птичка вытянула головку в закосившем солнечном луче и взглянула прямо на Чудакова. Он знал, что дневник его - глупость и что все его усилия уязвить Аню не стоят доброго слова, но ничего не мог и не хотел поделать с этим, сверх того, ему было уютнее распрямляться во весь свой немалый рост и представать во всей своей красе в какой-то заведомо убогой теснине, в подполье, чем искать более достойное применение своим силам. Сама его природа требовала этого величавого и сложного, обременяющего мученическими творческими исканиями шутовства. Он жаждал ничтожества как ответа на прожитое и на звонко растрачиваемую Аней молодость. Он мог бы сказать зловеще усмехающейся птичке, что Аня немыслимо близка ему и чем менее всерьез она воспринимает и его нападки и его самого, тем больше он ее любит, тем слаще тянется к ней с готовностью сложиться и затихнуть у нее под крылом тоже своего рода птичкой. Но, сильный, страстный и искренний, честный в своем творчестве до конца, он все же не преминет воспользоваться бывающей в жизни каждого вдохновенного человека минутой того наивысшего подъема духовных сил, перед которым не устоит никакая Аня. Тогда-то он отнюдь не станет складываться, ужиматься, тушеваться, напротив, он сполна насладится поверженностью племянницы и, видя ее у своих ног, обескураженную и задравшую кверху лапки, будет хохотать. Воображая себе эту будущую картину, старик всегда испускал похожие на смех звуки. Они вырывались из его глотки сами собой, в порядке тренировки, но еще и потому, что ему страстно хотелось дожить до этой великой минуты и, думая о ней, он приходил в неистовство, фактически терял над собой контроль. И сейчас старик открыл рот, давая побольше воли своему экстазу. Птичка, заслышав его кваканье, испуганно снялась с дерева и исчезла в синеве бесполезного для затрансившего мистификатора неба. Вот так, в трансе, с как бы рассохшимся и издающим треск нутром, он и пошел на звонок в дверь. Был он в экстазе и долго еще между делом смеялся в лицо Зотову и Карачуну. Делом же были попытки сосредоточиться на этих людях, когда он натужно собирал воедине расползающиеся в новую шутиху черты лица, в карикатурном напряге сводил на переносице седые кущи бровей.
- Черт возьми, - деликатно изображал изумление хозяин, - да тебя же ищут, Геня, а ты вот где!
Начинал объяснять Зотов свою незавидную долю, а Чудаков снова сотрясался в смехе. Обиженный Зотов умолкал.
- Расскажи, Геня, расскажи... - просил Чудаков, пряча улыбку.
Впустив гостей в квартиру, он смеялся над их настороженностью, над их опасливым зырканьем во все углы, откуда можно было ожидать нападения. Он так были похожи на воробышков. С неведомой ему прежде отчетливостью видел Чудаков малость людей и всего человеческого рода, как бы сгрудившегося на крошечном плоту над бездной мироздания. Смеялся и скорбел. А у этих двоих был усталый, печальный вид. Чтобы прийти в себя, Чудаков залпом выпил стакан водки.
- Вот теперь порядок, - сказал он.
Зотов сразу приуныл, как услышал, что его ищут здесь, в Нижнем. А Карачун был невесел оттого, что совершал унизительный переход от желания не мешкая вооружить партию идеей выдвижения его, Карачуна, в Президенты к осознанию необходимости бережного обращения с государственной тайной.
- Так кто же меня ищет? - спросил Зотов, когда они расселись вокруг стола в чистой и красиво обставленной комнате.
Чудаков изобразил радушие на своем важном лице.
- Вам налить, ребята?
- Подожди, скажи сначала...
- А то у меня есть, - не отставал пенсионер, заговорщицки подмигивая, - правду сказать, у меня приличный-таки запас.
- Наливай, - просто и мужественно ответил Карачун.
- Это... - начал было представлять Зотов своего спутника, но тот, предостерегающе подняв руку, коротко отрезал:
- Не надо.
- От дяди Феди в Нижнем тайн нет, - заметил Чудаков, доставая бутылку водки и рюмки.
Карачун недружелюбно взглянул на него, ему не нравился этот пестрый старик, казался лишним и неуместным в той бурной, напряженной жизни, которую они с Зотовым повели с нынешнего утра.
Хозяин - его окорочу, ставши верховным, думал Карачун, - твердой рукой наполнил рюмки. Чокнулись, выпили, и старый клоун, вдруг приметно захмелев, произнес, развалясь на стуле в непринужденной позе:
- Хорошо пошла, зараза! Так вот, Геня, приходила, знаешь ли, твоя жена и жаловалась на свою нелегкую женскую долю.
Отлегло от сердца у Зотова. Жена? Это пустяки. Повеселел беглец. Жена! Эка невидаль.
- Спрашивала про тебя, - каркал Чудаков. - Как будто даже искала здесь, не спрятался ли. Я ей говорю: с какой же стати твоему старому козлу здесь прятаться? Мерину этому облезлому, паршивому, парнокопытному и все такое прочее, ему, пентюху, для чего здесь хованщину разводить? Не за глаза, а в лицо прямо говорю тебе, прошмондовке, что ты закоренелая дура, если думаешь с меня в этом деле спросить. Это ты с ним что-то сделала, что он ударился в бега, вот и пользуйся теперь догадками собственного ума, а не ищи, как бы вернуть утраченное с чужой помощью. На себя пеняй. В общем, прочитал ей мораль. Она холеными ручонками лицо закрыла и стала с замечательной быстротой переходить от слез к бешенству, от гнева к рыданиям, и руки то отведет в сторону, то снова приставит к щекам, с которых еще не сошел румянец сытой и здоровой жизни. Возглашала: меня, еще не старую женщину, лишил достатка и средств к существованию, был у меня подкаблучником, а улизнул, однако, подлец, а мне что делать? Думаешь, что улизнул, и называешь подлецом, заметил я ей нравоучительно, а он, может быть, лежит где-нибудь сейчас убитый и мертвый, заслуживая соболезнования и доброй памяти. Ах нет, кричит, сердцем чую, он просто-напросто бросил меня, молодую, на произвол судьбы. Я ей резонно говорю: а если ты такая молодая, так ведь еще найдешь себе другого, помоложе Гени, и будешь с ним беззаботно счастлива, а она: Боже мой, да я такая неприспособленная, такая непрактичная, вам ли этого, Федор Алексеевич, не знать, может, вы поспособствуете... Рискнем, а? Это она мне говорит. Предлагает побыть на подхвате. Пустилась с чарующей усмешкой натирать себе возбуждение, томно потирая ногой об ногу. Но я мудр. Тонко распознаю ее хитрости: это ты мне предлагаешь рискнуть, а какой, собственно, подразумеваешь риск для себя? Ну как же, говорит, ставлю на карту свое доброе имя - вдруг он вернется, этот мой Одиссей, спросит, ну, жена, что скажешь, блюла ли ты свою супружескую верность и мою честь в мое отсутствие. Ничего у нас тобой, женщина, не выйдет, заканчиваю я диспут, потому ты не в моем вкусе, у меня к тебе нет притяжения. Ого! ого! - раздувается она от гнева в воздушный шар, сейчас под потолок взмоет, - вот оно что! у вас вкус? прихотливость изысканного запроса? а я вам не подхожу? Именно так, отвечаю. И уже молча указываю ей на дверь.
- Ничего, что я так с женой обошелся, - сказал Зотов и неопределенно пошевелил пальцами, составил из них на столе горку бледноватых сосисок, пусть помыкается, заслужила, короста. Не меня бы надо убивать, а таких, как она...
- Кто же тебя убивает, Геня?
- Меня жизнь убивает. Меня, Федя, хотели убить, понимаешь? Сенчуров меня хотел убить, так взглядом и пепелил... А этот человек, - указал он на Карачуна, - за меня заступился. Но у Сенчурова сила, а у нас пшик, голое одно бессилие перед торжествующим лицом зла, вот мы и брызнули от греха подальше в кусты. Его, - опять кивок на Карачуна, - его, не меня ищет некто Вавила, посланный Сенчуровым, его хочет убить. Но и меня заодно.
- Много вас тут стало шляться, - вздохнул Чудаков. - Сыщик московский, да еще этот америкашка... И у всех замысловатые истории, крученые мысли, запутаные дела...
- Что за америкашка? - быстро и тревожно спросил Карачун и всем своим естеством окрысился на угрожающую его планам несправедливость мировых сил: те силы говорили о дьяволе уму, чисто грезящему о Боге, и сеяли панику.
Чудаков вперил в него насмешливый и наглый взгляд.
- Дай договорить, дорогой, - сказал он. - Американец, да, у него с машиной поступили незаконно, как он выражается. А что мне, скажи на милость, до его машины? Вы же благодарите Бога, - закончил свой рассказ хозяин, снова потянувшись к бутылке, - что не напоролись на мою племянницу. Девчонка спелась с ними обоими - и с московским, и с заокеанским - и теперь она в моем доме все равно что пятая колонна.
- Нам бы где-то перекантоваться, - сказал Зотов. - Пока разберемся, что делать дальше.
