Остап Вишня - Ни пуха вам, ни пера
Приятель, ничего не говоря, протягивает позади себя руку, что-то такое берет и показывает. Смотрю: казарка. Но уже не живая, а мертвая.
- Упокоилась? - спрашиваю, - Как же это так? - Выходит, - говорит, прислал! Но я же сплю не очень крепко, скорее - я чутко сплю! И вот видишь!
- Да вижу, - говорю. - Ты бы лучше спел:
Чом вас лихо не приспало,
Як я дику гуску?
Дискуссия о том, как считать теперь гуся: убитым на охоте, то есть законной дичью, или умершим своей смертью, то есть дохлым, продолжалась недолго.
Постановлено было считать его законной дичью: его хоть и в крыло, но все же подстрелили, и, как очень часто случается с ранеными, он потом не выдержал и потихонечку отдал богу душу.
А о том, что казарка спала с приятелем на верхней полке, в мягком вагоне, в поезде Купянка-Харьков, постановили - забыть и никому не говорить.
Так и сделали.
Гуся съели по приезде на другой день.
Все крепко хвалили очень вкусного гуся, а хозяйка отрезала у него крылья, сложила их веером и намеревалась прибить их как раз против письменного стола в кабинете моего приятеля, чтоб и кабинет украсить и чтоб крылья те повседневно напоминали ему счастливую охоту на диких гусей.
Приятель, глядя на такое к себе внимание, нежно и говорит жене:
- Благодарю тебя, мое серденько, за такое твое внимание ко мне, но я очень тебя прошу: прибей эти крылышки у себя над туалетным столиком: они очень красивые и так украсят твою комнату! К тому же, мое серденько, это будет мой тебе скромный подарок.
И приятель поцеловал свою симпатичную жену.
А она поцеловала его.
Как противники весенней охоты вообще, мы больше всего полевали диких гусей осенью, когда они летят в теплые края, задерживаясь у нас на Советской Украине, чтоб отдохнуть и попастись на изумрудных всходах буйной озими.
Ночью они пасутся, а днем прилетают на озера и плавают себе, весело гогоча.
Одно плохо, что они никогда не плавают у берега, а плавают посреди озера, озера же они выбирают большие, так что охотиться на них очень и очень нелегко.
Дикий гусь-птица крайне осторожная и весьма чуткая, подкрасться к ней трудно.
Случайно, ясное дело, на вас может налететь стая гусей, случайно иногда и вы можете наткнуться на гусиную стаю, выплыв неожиданно из-за камыша, но что это за охота, ежели она случайная.
Настоящий охотник на случайность не рассчитывает, ему интересно охотиться по определенному плану, по определенной системе!
Случайно можно и тигра бахнуть, но благодаря этому случаю никто не даст вам клички "Тигровая смерть".
Одной благодатной осенью мы с приятелем решили поохотиться на диких гусей как следует, по-настоящему.
Мы знали большое озеро, где ежегодно осенью останавливались гуси, и жили там недели две, а то и больше.
Сидя на лугу, под стогом сена, вечером, после того как постояли на утином перелете, мы говорили про охоту на гусей.
Был еще с нами чудесный охотник, Осип Евдокимович, у которого мы останавливались, приезжая из города на охоту.
Слушал он, слушал наши споры, а тогда и говорит:
- Нет, хлопцы! Дикий гусь не такая вещь, чтоб так легко его подстрелить. Дикий гусь - зверь очень мудреный, и подлезть к нему никакого способа нет! Сорок два года я охочусь, видел тех гусей вот тут на озере тьму-темущую, а чтоб хоть одного застрелить, да так-таки и не застрелил. А один способ, как гусей настрелять, знаю.
Барин один когда-то сюда к нам приезжал, из города. Да! Это было еще, вот не припомню, или после турецкой войны, или после японской. Нет, должно быть-таки после японской! Да-да, после японской, потому что после турецкой я еще мальчиком был, а после японской мы Василя моего крестили. После японской, значит...
Да! Так барину тому очень хотелось гусей настрелять! Вот он и придумал. Взял он большую бочку, утьгкал ее всю бурьяном, набросал на дно тяжелых камней да и затопил среди озера. Tax, чтобы можно было в нее влезть, сидеть и стрелять. И сделал он это задолго перед тем, как гуси прилетают, чтобы птица привыкла к тому, что на озере что-то торчит. Тогда она не будет бояться ни садиться близ бочки, ни подплывать к ней, а озеро, вы же знаете, хоть и большое, да неглубокое, поставить посредине бочку можно. Поставил он...
- Ну, и настрелял? - с интересом спросили мы.
- Настрелять, что и говорить, он не настрелял, так как в субботу, накануне воскресенья, когда он должен был приехать и сесть в бочку, пакостные мальчишки повыбросили из бочки камни и целую ночь с той бочкой на озере возились! А способ, сами видите, очень хороший!
Мы ухватились за этот способ.
Достали подходящую бочку, набросали на дно больших камней, утыкали бурьяном и поставили ее посреди озера, за неделю примерно до того, как должны были прилететь гуси.
Приятель мой на то время взял себе отпуск и наблюдал за бочкой, чтоб, часом, ребята над нами не поиздевались, как над тем барином...
Поставили мы ее в воскресенье.
А на следующее воскресенье собирался приехать и я-предполагалось, что через неделю гуси уже будут.
Я приехал в субботу под вечер.
- Гуси, - говорит мне приятель, - уже появились. И бочки -не очень боятся! Подплывают к ней, да и летая на озеро, не боятся подле нее садиться. Сегодня нам уже можно в бочку сесть. Как же мы, - спрашивает приятель, - жребий будем тянуть, кому первому, или как?
- Садись, - говорю, - ты первый, а я завтра ночью; я отпросился до вторника.
- Хорошо!
Так мы и порешили.
Тогда, правду говоря, мы не очень придерживались святого охотничьего правила, а именно: идешь на охоту, так заряжай хорошо ружье и не заряжайся чересчур сам.
Выскочило это правило у нас тогда из головы.
Перед выходом на озеро сели мы ужинать.
Долгонько мы ужинали, так как садиться в бочку нужно было перед рассветом - не ложиться же спать, а то-еще проспишь! Вот мы и поужинали себе!
Перед рассветом вышли.
Ружья, хоть и тяжело было идти, мы, однако, взяли, взял приятель с собой в бочку еще и бутылку того, что согревает (на случай, если замерзнет!).
Пришли мы к озеру, немало там повозились, пока приятелю удалось в конце концов в лодку примоститься.
Отвез я его к бочке.
У самой бочки тоже много хлопот было, пока я его в ту бочку посадил.
Посадил и поплыл к берегу.
Не успел я отъехать с полсотни метров, слышу, кричит:
- За твое здоровье! Холодно!.. Доехал я до берега, подтянул лодку и сел под копной.
Подошел и Осип Евдокимович.
Сидим, курим...
Как вдруг:
- Спаса-а-ай-те!- крик с озера: - Перевернулась. Равновесие потерял!
- Иди, - кричу, - вброд до берега!
- Не дойду! - кричит. - Топко!
Мы с Осипом Евдокимовичем - на лодку - и к бочке.
Подъезжаем, бочка плавает, а приятель все чего-то норовит нырнуть.
- Чего ты нырнуть будто хочешь? - спрашиваем.
- Р-ружье утонуло!
- Ну, влезай в лодку!
- А ружье?
- Ружье потом!
Втащили мы его в лодку, транспортировали на берег.
Сел он под копну, зубами лязгает.
А тут еще и солнышко выглянуло...
Разделся Осип Евдокимович, сел в лодку, поплыл к тому месту, где стояла бочка, слез с лодки, побродил немного и вытащил ружье.
- Чего тебя, - спрашиваю я приятеля, - черти опрокинули?
- Ба-баба-ла-ланс потерял!
- Ну, выпей и согреешься, у тебя ж там есть! - говорю ему.
- Нет!
- Нырнула?
- Нет, до того, как перевернулся, нырнула! - Ага! Понимаю! - говорю.
А гуси летят, а гуси летят!..
И все на том самом месте, где была бочка, садятся.
- Ну, что же нам дальше делать? - спрашивает приятель.
- Кричи, - говорю:
Гуси, гуси, гусенята,
Вiзьмiть мене на крилята
Та понесiть до матiнки.
- До маменьки, - говорит он,-далеко! А вот если бы на печь!...
ДРОФА
Если вы пойдете из хутора на гору, вон туда, где когда-то стояла мельница-ветряк, а потом свернете на межу среди пшеничных полей и спуститесь по той меже чуть вниз - на шлях, протянувшийся от хутора Вязового до церкви, в которой на покрова бывал престольный праздник, то идите и идите тем шляхом дальше. Обойдете церковь, а потом куликами, куликами (это уголок на селе, где все Кулики живут!), пока за местечко не выйдете. Вышли вы за местечко и следуйте дальше. Первая дорога, направо, будет на Тернивщину, а вторая, дальше, на Шенгериевку.
Ни на Тернивщину, ни на Шенгериевку вы не сворачивайте, а идите все прямо и прямо! Пройдете Халдеевщину, а там уже скоро и Дубяги будут.
От вашего хутора до Дубяг будет не больше, должно быть, километров восьми.
Чтобы не скучно вам было идти, вы могли бы повторять наизусть, шагая по пшеничной меже:
По ниве прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и цепкой лебедой.
Да, но вы же еще не умеете повторять наизусть такие слова, потому что вам еще только семь лет. Такие слова вы сумеете повторять только через два года, когда Мария Андреевна, старенькая-престаренькая учительница, которая, когда и весна и солнце на дворе, так и тогда кутается в теплый платок,- уж очень она старенькая, и все, бедная, кашляет, - она научит вас.
