Евгений Мин - Другие времена
Поскольку Погарский был убийственно здоров, мысль о бренности существования не приходила в его слегка лысеющую голову и смерть казалась ему чем-то очень далеким.
Все это привело его к идее выкинуть забавную шутку. «Напишу-ка я автонекролог и подкину моим сослуживцам. Посмотрим, как они будут на это реагировать».
Усевшись дома за письменный стол, он бойко вывел первую фразу: «Безвременно скончался Виктор Павлович Погарский».
Тут он задумался. «Почему, собственно, безвременно? Не собирается же он умирать сейчас. Кому это нужно? Во всяком случае, не ему. Он зачеркнул «безвременно». Стало проще и энергичнее. Дальше возник ряд сомнений. Неясно, как писать: «выдающийся», «талантливый» или «одаренный» экономист? К тому времени, когда это случится, он, несомненно, станет выдающимся и даже знаменитым, но сейчас это покажется нескромным. Неуверен он был и в подписи. Хорошо бы проставить: «Дирекция. Партком. Местком». Но членом партии он не был, а в профсоюз не платил второй месяц.
К десяти часам вечера некролог был готов. Погарский подписал его: «Группа товарищей» и остался доволен. Написано сильно, должно произвести впечатление.
Утром, придя на работу раньше других, Виктор Павлович положил некролог на стол машинистке Тасеньке, прозванной сокращенно ТАСС за то, что она всегда первая сообщала институтские новости.
— Девочки, какой ужас! — закричала ТАСС. — Умер Погарский. Такой молодой, красивый!
— Виктор Павлович!.. Какой кошмар! — взвизгнула рыжая Леля.
— Витя? Не может быть! Он пригласил меня на завтра в кино! — зарыдала Ниночка-кнопочка.
И все машинистки заболтали с такой быстротой, с какой они били по клавишам только накануне тринадцатой зарплаты.
— Тише!— оборвала их старшая машинистка Анна Борисовна. — Что вы плетете?! Сейчас я видела вашего красавчика. Сидит у себя в кабинете и пахнет парикмахерской.
— Он всегда обожал духи «Северное сияние», — шмыгнула носом Ниночка-кнопочка.
— Умер! — утверждала ТАСС. — Вот бумажка... Ой, как понять? Почерк Виктора Павловича... Может быть, розыгрыш?
— Безобразие! — сдвинула брови Анна Борисовна. — Такими вещами не шутят.
Она вот-вот должна была уйти на пенсию, собиралась жить долго и не любила шуток о смерти.
— Но как же понять? — волновалась ТАСС.— Хорошо, я пойду в кадры.
Кадры прочли некролог Погарского, сравнили его с данными, имевшимися в личном деле старшего экономиста, сказали: «М-м-м» — и спрятали оба документа в железный ящик.
— Все! Идите, товарищ ТАСС, — сказали кадры, впервые так назвав Тасю, что было серьезной служебной ошибкой. — Идите, — повторили кадры, — надеюсь, вы умеете молчать?
Это было единственное, чего не умела Тасенька-ТАСС, но это не было отражено в ее личном деле.
Минут через десять в комнате Погарского появился технолог Плотников, один из близких его друзей.
— Здравствуй, Витя, — сказал Плотников. — Как ты себя чувствуешь? У тебя ничего не болит?
— «Скоро вот и я умру и буду нем», — мрачно продекламировал Погарский.
— Ну зачем же ты, зачем? — испугался Плотников. — Жизнь так хороша, увлекательна... На днях будут фигурное показывать, а потом многосерийку. Говорят, это...
— Извини, — перебил Погарский. — Жизнь коротка...
До самого обеда Погарского не оставляли в покое. Прибежала Ниночка-кнопочка с букетиком фиалок.
— Спасибо, — грустно улыбнулся Погарский. — Рассматриваю как венок на гроб.
Ниночка вся в слезах выскочила из комнаты. Пришла застенчивая библиотекарша Валя. В руках она держала книгу, завернутую в газету.
— Сименон,— таинственно сообщила она. — Дефицит, отвлекает от повседневной жизни.
— Нет, жизни иной нет, — вздохнул Погарский.
В обеденный перерыв, едва только Погарский появился в столовой, очередь расступилась, и все стали кричать:
— Виктор Павлович, проходите вперед! Виктор Павлович, вам без очереди!
— Благодарю, в сущности, мне теперь ничего не нужно, — сказал Погарский и съел бифштекс по-деревенски, салат, блины и выпил кофе с молоком.
После обеденного перерыва к Погарскому пришел предместкома Седельчук. Они не очень ладили, но сейчас Седельчук был вежлив, как дипломат, и внимателен, как врач из платной поликлиники.
— Виктор Павлович, — любезно сказал Седельчук, — если вам нетрудно будет, зайдите в местком, есть интересные путевки, для вас семьдесят пять процентов скидки.
— Если буду жив, зайду, — скорбно вымолвил Погарский.
И грубоватый Седельчук смахнул слезу:
— До ста лет вам жить.
Перед самым концом работы к Погарскому явился Павлик.
— Товарищ Погарский,— отрапортовал он. — Вадим Вадимович приказал отвезти вас домой на его машине.
«Какие милые, чуткие люди», — думал Погарский, покачиваясь на мягком сиденье «Волги» управляющего.
Эта мысль долго не оставляла его, но вечером к ней прибавилась другая. «А почему они такие милые и внимательные? — стал размышлять Погарский. — Наверно, не только потому, что они прочли некролог? А может быть, они что-нибудь заметили во мне? Какие-нибудь следы болезни? Признаки физического разрушения?.. Может быть, и некролог я написал не ради шутки?.. Что-то подсознательное толкнуло меня?..»
Подойдя к зеркалу, он стал внимательно рассматривать свое лицо: зрачки слишком расширены, под глазами коричневые пятна, щеки запали... Раньше никогда этого не было. Да-да, какие-то признаки... Вот и аппетита нет. Ноги плохо держат... Полежать, что ли?..
Он улегся на диван, раскрыл детектив, принесенный библиотекаршей Валей, и почувствовал, как заныл копчик.
«Чушь какая-то!» — подумал Погарский и повернулся на бок. Боль в копчике прошла, но дыхание стало прерывистым и затрудненным. Погарский встал, сделал несколько приседаний, круговых движений руками. Дыхание нормализировалось.
«Молодец! — похвалил он себя. — Другой бы раскис, а я...» Тут кольнуло в сердце.
— Вздор! — громко произнес Погарский. — Вздор! — но в сердце продолжало колоть.
«Надо отключиться», — решил Погарский и позвонил по телефону рыженькой Маринке, веселому существу, с которым он встречался раз в месяц.
— Алло! — ответил заспанный голос.
— Марихен, это я! — с наигранной бодростью сказал Погарский.
— Витек! — засмеялась Маринка. — Откуда ты, из Буэнос-Айреса или Монтевидео?
— Какой вздор! — рассердился Погарский, забыв, что неделю назад он говорил рыженькой, что его посылают в командировку в Южную Америку и он вернется не раньше, чем через месяц.
— Нашли более перспективную личность? — еще громче засмеялась Маринка.
— Нет, — сказал Погарский и вдруг, неожиданно для себя, прибавил: — Кажется, я заболел... Сердце...
— Ой! Не смеши, придурок! — закатилась смехом Маринка.— У тебя сердце?.. Расскажи новый анекдотик.
Погарский угрюмо молчал.
— Ну, ну, — наседала Маринка.
— Нет у меня анекдотов! — мрачно сказал Погарский.
— Темнишь! — обиделась Маринка. — Понимаю, сначала ты расскажешь этой корове Люське, а потом она все переврет!..
— Нет у меня анекдотов! — разозлился Погарский.
— Ну и черт с тобой!.. Что же ты мешаешь человеку спать?! — и Маринка положила трубку.
«Дуреха, — подумал Погарский. — И эту рыжую амебу я водил на концерты Анны Герман и кормил в «Европейской» цыплятами табака».
Должно быть, от злости боли в сердце прекратились, но вдруг засвербило в правой части живота.
«Кажется, там печень?» — подумал Погарский и позвонил тихой Тоне, с которой встречался раз в три месяца, и только в необщественных местах.
— Витенька! — обрадовалась Тоня. — Вот уж не ждала.
— Я так просто, — небрежно сказал Погарский, потому что со дня последней встречи с Тоней прошел лишь месяц.
— Да нет же, я ничего... — оправдывалась Тоня. — Ты здоров?
— Вполне. Так, немного болит живот справа.
— Печень! — испугалась Тоня. — Нужно поставить грелку.
— Глупости!.. Не держу этих стариковских причиндалов.
— У меня есть. Хочешь, привезу? .. Я быстро, возьму машину.
Ради Погарского Тоня готова была идти босиком по битому стеклу на край света.
Погарский хотел, чтобы Тоня приехала с грелкой, но это унижало его мужское достоинство.
— Не надо, мне уже лучше, — сказал он.
— Ты ляг! Сейчас же ляг! — настаивала Тоня. - И повяжись пуховым платком. Есть у тебя пуховый платок?
— Есть, — бессовестно соврал Погарский. — Да ты не беспокойся, мне уже лучше. Привет!..
Ночь Погарский провел спокойно, а утром у него болело все: сердце, живот, грудь. Однако он мужественно встал, принял душ и, бреясь, глядя на себя в зеркало, сострил в привычной для него манере:
— Признаков тления не обнаружено.
На работе и в этот день все относились к Погарскому предупредительно, а он, чтобы не подорвать авторитет идеального мужчины, держался мужественно и спокойно. Но боли не отпускали его, возникая то в сердце, то в животе, то в других самых неожиданных местах его ладно скроенного и крепко сшитого тела.
