Адриан Моул: Дикие годы - Таунсенд Сьюзан Сью

Просунул стихотворение Пандоре в дверь в четыре часа утра. Это моя самая последняя отчаянная попытка прощупать ее истинные чувства ко мне. Леонора сказала, что я должен эмоционально развиваться. Какова же будет реакция Пандоры?

Нашел письмо на половике у входа.

Дорогой Адриан,

Ты разбудил меня в четыре часа утра своими неуклюжими манипуляциями с моим почтовым ящиком. Твое стихотворение вызвало у меня и моего любовника приступ неудержимого веселья. Ради тебя же самого я надеюсь, что оно и предназначалось быть смешным. Если же нет, то я настойчиво советую тебе снова обратиться за психиатрической помощью к Леоноре. Она сообщила мне, что ты перестал приходить к ней на прием регулярно. Все дело в стоимости?

Я знаю, ты можешь себе позволить 30 фунтов в неделю. Ты не пьешь, не куришь, не носишь приличной одежды. Стрижешься ты сам, и у тебя нет машины. Ты не играешь в азартные игры и не принимаешь наркотики. За квартиру ты тоже не платишь. Сними же немного денег со своего бесценного счета в Строительном Обществе и обратись за помощью.

С наилучшими,

Пандора

P.S. Кстати, я не являюсь доктором философии, как ты утверждаешь в своем стихотворении. Я — доктор филологии. Здесь, в Оксфорде, различие тонкое, но существенное.

Итак, на этом — всё. Если завтра Пандора придет ко мне и станет на коленях умолять меня сделать ее миссис А. А. Моул, придется ей отказать. Я эмоционально развился. Леонора — вот кого я должен увидеть. Должен.

5.15 вечера. Только что позвонил Леоноре и настоял на том, чтобы она срочно меня приняла. Сказал, что мне нужно сообщить ей нечто крайне важное. Она неохотно согласилась.

9.30 вечера. Ворвался в кабинет Леоноры и обнаружил, что у нее — другой клиент, мужчина средних лет, который всхлипывал и сморкался в «клинекс» (неприятности по женской части, я полагаю). Я пришел на десять минут раньше, Леонора впала в ярость и приказала мне ждать за дверью.

Ровно в 6.30 я постучался, и она крикнула:

— Войдите.

Леонора по-прежнему пребывала в скверном настроении, поэтому я попытался завязать беседу и спросил, что так расстроило сопливого мужчину средних лет. Это разозлило ее еще больше:

— То, что говорится в этом кабинете, остается конфиденциальным. Как бы вы сами себя чувствовали, если бы я рассказывала о ваших проблемах другим своим клиентам?

— Мне не нравится думать о том, что у вас могут быть другие клиенты, — признался я.

Леонора глубоко вздохнула и намотала черный локон на палец.

— Так что крайне важного у вас случилось? — наконец спросила она.

— Я эмоционально развился и оставил позади Пандору Брейтуэйт, — сказал я и пересказал ей историю со стихотворением, реакцией Пандоры на него и моей реакцией на реакцию Пандоры. В этот момент в кабинет вошел высокий смуглый человек в замшевой рубашке. Казалось, мое присутствие его удивило.

— Извини, милая. Не могу найти маленькую терку для пармезана.

— Второй ящик в нижнем ряду, милый, рядом с плитой, — ответила она, глядя на него снизу вверх с нескрываемым обожанием.

— Прости, пожалуйста, — откликнулся он.

Когда мужчина вышел, я встал со стула и сказал:

— Как смеет ваш муж прерывать мою консультацию своими мелочными домашними вопросами?

— Мой муж не знал, что вы здесь, — ответила Леонора. — Я назначила вам срочный прием, если вы не забыли. — Говорила она очень размеренно, но я заметил, что на виске у нее пульсирует жилка. Кроме того, Леонора похрустывала пальцами.

— Вам следует научиться давать выход своему гневу, Леонора. Нет ничего хорошего в том, что вы его в себе закупориваете, — сказал я.

На это она ответила:

— Мистер Моул, со мной у вас не наступает никакого улучшения. Я бы посоветовала вам обратиться к другому аналитику.

— Нет. Я хочу видеть именно вас. Вы — единственная моя причина жить дальше.

— Так, — сказала она. — Подумайте, что вы говорите. Иными словами, без меня вы бы совершили самоубийство?

Меня охватило сомнение. С первого этажа доносились звон кастрюль и звяканье бокалов, поднимался восхитительный аромат, от которого у меня текли слюнки. Я почему-то выпалил:

— Можно мне остаться на ужин?

— Нет. Я никогда не общаюсь с клиентами вне кабинета, — ответила она, посмотрев на изящные золотые часики.

Я сел снова и спросил:

— А насколько я безумен, если считать по шкале от одного до десяти?

— Вы вовсе не безумны, — сказала она. — Как говорил Фрейд: «Терапевт не может лечить либо безумных, либо влюбленных».

— Но я — влюблен . В вас, — сказал я.

Леонора глубоко вздохнула. Грудь ее поднялась и опала под вышитым свитером.

— Именно поэтому мне и кажется, что вам бы неплохо встретиться с другим терапевтом. У меня есть друг, Райнхард Ковольски, у которого превосходная репутация…

Я не хотел слышать больше ни слова о герре Ковольски. Я покинул ее кабинет, положил три десятифунтовых банкноты на столик в прихожей рядом со смеющимся Буддой и вышел на улицу.

Я был в ярости, поэтому решил дать выход своему гневу и пинал пустую банку из-под диетической кока-колы до самого дома.

Добравшись до чердака, я подготовил костюм, чтобы утром отправиться на поиски работы. После чего лег на кровать с номером «Оксфорд Мэйл» и обзвонил все вероятные места из колонки вакансий.

Ни одного места, где требовалась бы пятерка по английскому на экзамене повышенного уровня, не оказалось.

Пошел в Центр Занятости, но очередь там была слишком длинной, поэтому я вернулся. Кассандра сидела в кухне — изучала детские книжки с карандашом в руке. Взяла одну и исправила Винни-Пух на Винни-Пук .

— Терпеть не могу двусмысленности, — объяснила она, щелчком надевая колпачок на черный маркер.

Видел Брауна в книжном магазине «У. Г. Смит» — скупал последние номера всех журналов о дикой природе. Он ухмыльнулся и спросил:

— Наслаждаешься праздной жизнью, Моул?

Я натянуто улыбнулся в ответ и произнес:

— Напротив, Браун, — работаю так же много, как обычно. Я менеджер среднего звена в Книжном Тресте в Кембридже, жалованье 25 тысяч фунтов в год, плюс машина. Должность я получил благодаря своей пятерке по английской литературе на экзаменах повышенного уровня.

Браун пулей вылетел из магазина, забыв расплатиться за журналы. На тротуаре его перехватил охранник. Я не стал задерживаться, чтобы насладиться его унижением.

Весь день просидел в комнате, чтобы не попадаться на глаза Кассандре. Она настаивает на том, чтобы все в доме полчаса медитировали каждое утро. Кристиан даже прекратил свои исследования в области массовой культуры. Кассандре не нравится, что его одежда пахнет табачным дымом, когда он возвращается из притонов. Если она не будет осторожна, то погубит всю его академическую карьеру.

Я живу на сбережения, но дальше так продолжаться не может. Государству придется меня содержать — в конце концов, я же не просил рождаться на свет, правда? Но день придет, и Государство будет радо, что поддерживало меня. Когда я стану налогоплательщиком высшего ранга.

Тем не менее, прежде чем сдаться на его милость, завтра я собираюсь бродить по улицам Оксфорда в поисках работы — причем, такой работы, которая не потребует умения водить машину или общаться с животными.

На следующий год я проживу на свете уже четверть века — но какой след оставлю я в мире, если не считать литературной премии газеты «Лестер Меркьюри», когда мне было семнадцать лет?

Если завтра мне суждено умереть, что будет написано на моем надгробии?