Александр Струев - Сказание о Луноходе
21
Последние восемь лет Любимый Брат, Командующий Армией и Флотом, жил в бункере под землей. Брата переселили под землю из просторных покоев Юсуповского дворца по необходимости. Так получилось, что проживание во дворце не пошло Командующему на пользу. Каждое утро военачальника начиналось с приема военкомов, а заканчивалось почти всегда одинаково – к часу Брат уже не мог подняться от чрезмерного употребления алкоголя. Он сидел, выпучив стеклянные глаза, и бессмысленно пускал слюнявые пузыри. Мятое, ничего не выражающее лицо с невидящими воспаленными глазами и стойкая вонь вокруг, где бы Брат ни находился, пронизывала все, наполняя пространство отвратительным запахом, таким, как будто собака наделала в углу на паркетный пол и эту гадкую лужу долго не убирали. Иногда в таком печальном, расхристанном виде Брат показывался в собственной приемной, где, ожидая аудиенции, толкался с десяток генералов, а он, весь вонючий, измятый, с расстегнутой ширинкой, босиком, нечленораздельно мыча, появлялся из-за дверей. Ничего не могли с ним поделать ни врачи, ни Вожатый. К часу Брат был невменяемым, и его старались уложить в постель. Первые три года обходились капельницами и таблетками, пытались знакомить с женщинами, но на них он совсем перестал реагировать, впрочем, как и на мальчиков, про которых навязчиво упоминал бритый наголо широкоплечий адъютант. В таком жутком состоянии Брат выезжал в город. По дороге правительственный кортеж мог несколько раз останавливаться, и Командующий, шатаясь, расталкивая охрану, выбирался отлить, справляя нужду прямо у обочины, на виду у прохожих. Пару раз, выпрыгивая из машины, он падал и мочился в штаны. После того как фотография спившегося Командарма попала в иностранную прессу, Вожатый распорядился перевести Брата в подземный бункер, строительство которого только-только закончили – на случай ядерной атаки.
– Пусть там спивается и ссытся в катакомбах, чтоб глаза мои его не видели!
Брат, по существу, был человек неплохой, бесхитростный, от природы неглупый, поэтому Вожатый и доверил ему командование. С пьянством Брата и командование, и управление школами стало Его заботой. Ни капельницы, ни обереги Святой Татьяны, ни молитвы оптинских старцев не могли вывести из кризиса. Пользуясь своим высоким положением, Брат заставлял подчиненных тайком приносить в бункер спиртное. Он залпом опрокидывал содержимое бутылки, а потом истерически хохотал, отталкивая ординарцев и тыкая пальцем на подоспевшего дежурного врача. От имени Брата продолжали издавать приказы и циркуляры по армии, за его подписью присваивались очередные воинские звания и вручались награды пограничникам.
– Пусть думают, что нас много – Я и Брат! – тяжело вздыхал Вожатый. – Пусть боятся!
Вожатый велел подыскать человека, похожего на Брата, и сделал с ним несколько снимков для Газеты, чтобы больше верили, что в государстве все хорошо. Любимая Сестра Татьяна, которой Вожатый хотел передать управление образованием, а может, впоследствии и войсками, со страхом отказалась.
– Какой из меня военный! Это ты у нас маршал, вот и командуй.
– Теперь и Армия, и Безопасность, и школы – все на Мне! Кругом одни разгильдяи, один Я, как лось двужильный, вкалываю! – жаловался Он грациозной Наталье Сергеевне.
– Вы справитесь, – прижимаясь плотнее, шептала девушка. – Справитесь, я знаю!
– Иди, иди ко мне, лань моя! – целуя Наталочку, приговаривал Вожатый.
С большим трудом Вожатый упросил Святую Татьяну временно принять шефство над школами и воспитательными домами.
– А командующего искать буду, устаю один. Сын еще не укрепился, а то бы его!
22
Несколько месяцев назад Любимая Сестра сделалась большим ценителем искусств. Не было музея, где бы она ни побывала, ни пересмотрела экспозиции, ни перерыла художественные запасники. Любуясь замечательными портретами, чудными натюрмортами, безмятежными пейзажами, она поняла, или скорее почувствовала, как эти художественные шедевры благотворно влияют на человека. Польза от них получалась поистине удивительная. Святая Татьяна заметила это по настроению, которое после счастливых часов, проведенных наедине с картинами, делалось у нее приподнятым и восторженным на целый день. И чем больше она посвящала себя искусству, тем легче становилось у нее на душе. Через месяц перестало щемить сердце, прекратились позывы в уборную и тошнотворная изжога, которая, как когтистая жаба, царапала желудок, – отпустила, а дальше Сестра заметила, что не только она, целительница, может своими благостными ладонями унять головную боль или нытье суставов, но и, как ни странно, эти бессловесные полотна в золоченых рамах, особенно если их расположить почаще, делали то же самое. С этого дня началось ее новое чудодейство. Лечение картинами стало ее главным общественным занятием. Теперь кроме двух грузовиков с автоматчиками за «Чайкой» Святой Татьяны обязательно пылил грузовик с картинами и автобус с музейным персоналом. Картины расставляли или развешивали в помещении, куда бы ни приходила Любимая Сестра, и пространство это сразу начинало работать, оживало, наполняясь восхищеньем и радостью! В восторженной тишине комнат картины словно разговаривали с присутствующими, от них точно исходило ангельское пение и делалось так хорошо, что тишина не давила, как обычно, не высасывала, а расслабляла.
– Прав Брат, что борется за тишину, ох, прав! – крестилась Любимая Сестра.
23
Обезличивание общества – вот главная тема иностранных газет: «Безликое, бессловесное общество биомеханизмов!».
– Врут! – отмахивался Вожатый. – Нельзя им верить! Любое полноценное общество обязательно будет единым, цельным, как кулак, здоровым организмом, без вредных мыслей, лишних эмоций, без зависти, без фальши. У нас все сознательное население трудится во благо страны! – рассадив вокруг себя журналистов, объяснял Он. – Разве такое общество можно назвать безликим? Эти зачумленные иностранцы давно не заглядывали на рабочие стадионы, они битком забиты, а туда никого палкой не гонят. А слайдозалы – два-три свободных места, и то раз на раз не приходится! На последних рядах влюбленные целуются, это, по-вашему, бессловесные биоорганизмы?! Показатель нравственных расстройств? Все врут, сволочи!
Вожатый так ненавидел иностранщину, недобитых врагов, что не мог без ожесточения говорить о загранице.
– Да, мы не размениваемся на мелочи, не отвлекаемся на сюси-пуси, но в этом и заключается наша сила! Зачем нам отвлекаться? Люди одеты, обуты, сыты, заняты делом, рождаются дети, счастливые лица вокруг! А почему? По кочану! А они за морем только бубнят. – Он сделал паузу и внимательно оглядел присутствующих. – Завидуют, сволочи, что им остается делать! Мы сильны, потому что не умничаем, не спорим с пеной у рта, какую пластинку слушать, не паясничаем перед зеркалом, соображая, какой костюм надеть, не выбираем, какими духами нынче подушиться и как эти дурацкие духи называются! Не гадаем, что приготовить на ужин, мечтательно загибая пальцы, – продолжал Он. – Никчемные вопросики! Жри, что дают!
А посмотрите, что творится у них! Демонстрации, забастовки, стычки, убийства! В столицах баррикады на улицах, и это в Европе, где все должно быть чинно-благородно, цивилизованно, как они выражаются! Так вот хер вам! Езжайте в Париж, в Лондон и полюбуйтесь, что там делается! А голод, а эпидемии в Африке? А войны в Азии, которая никак не может поделить с соседями границы?! Копайтесь лучше в своем дерьме, дорогие прорицатели, а нам не мешайте! – отмахнулся Вожатый и отхлебнул «Кремлевской».
«Обезличивание общества!» – пишут они, а разве двуличным легче? Сказал – одно, подумал – другое, сделал – третье! Где тогда правда? – разводил руками Вожатый.
Заседатели Палаты завороженно глядели на оратора, двое из них подобострастно кивали, третий, примостив на коленях тетрадку, пытался конспектировать, а еще один с ходу запоминал.
– Говорят, что мы историю уничтожили. Почему у нас истории нет? Да мы сами история! Здоровые дети – вот наша история! – раздраженно проговорил Вожатый. – Человек собственной жизнью живет, ею до краев полон, все про себя знает и никогда себе не соврет! У каждого в сердце своя история, что вам еще надо?! А как напишут в толстых учебниках, никакого отношения к реальным событиям не имеет! Вымысел, вздор! Как нравится, так в своем учебнике и распинайся! Вот и получается, – вставая, продолжал Вожатый, – что никакой истории не существует! Так чего ж ее зубрить?! Зачем к ней цепляться? Если ты начнешь вспоминать какой-нибудь случай, расскажешь первый раз подробно, потом, через неделю, покороче, потому что нет настроения, потом еще сто пятьдесят раз будешь пересказывать с разными подробностями кому попало, а те, в свою очередь, станут передавать дальше, в конце концов, все перепутается, переврется и, кроме пустой болтовни и вранья, ничего не останется, а тем более исторической правды! А если начистоту, то история отвлекает, мешает заниматься настоящим делом. Даже молоко вскипятить спокойно с историями не получится, сбежит!
