Владимир Болучевский - Двое из ларца
– Стаканы-то у них взять можно?
– Стаканы взять нужно.
Петр вернулся, неся в руках тарелку с нарезанным холодным мясом, рядом с которым лежали несколько кусков пшеничного хлеба, и два пластиковых стакана.
– Наливай пока, – Гурский стал делать бутерброды. Один кусок мяса был явно великоват. Александр сделал было движение рукой куда-то за спину, но, взглянув на Петра, осекся.
– Петя, у тебя ножика нету?– Давай-давай, рейнджер хренов, доставай.
– Донт андерстенд.
– Ага, конечно… – Волков скользнул рукой под куртку Адашева и вынул у того из-за спины большой военно-морской боевой нож.
– Ну? Совсем с головой не дружишь? Ты с этим в аэроплан собрался? Ну-ка давай сюда ножны.
– С ремнем возиться придется.
– Снимай давай, быстро.
Адашев смиренно задрал под оранжевым пуховиком камуфляжную куртку, расстегнул пряжку брючного ремня, выдернул его до половины из шлевок и, сняв, положил на стол черные деревянные ножны.
– Больше ничего нет?
– Больше ничего нет, – Александр заправлял и застегивал ремень.
– Саша, ну ты о чем думаешь, честное слово… Как дитя малое.
– Я думаю о превратностях.
– Кстати, на-ка вот, – Волков достал из кармана и протянул ему железнодорожные ключи. – Это к вопросу о превратностях.
Гурский взял в руки три ключа: один – с треугольной выемкой внутри круглой головки; другой – обыкновенный, похожий на ключ от врезного замка; и короткий, как широкая отвертка. Все они были склепаны на одном стержне и свободно на нем вращались.
– Возьми на всякий случай. Мало ли в поезде приспичит, а сортир закрыт. Или из вагона в вагон перейти. Всякое бывает.
– Спасибо. Мы выпивать будем? У меня уже, между прочим, регистрация вовсю. А я трезвею неуклонно.
– Ну давай, поехали.
– За победу.
– За нашу…
Они выпили и закусили бутербродами с холодной вареной телятиной.
– Гурский, – Волков отодвинул от себя пластиковый стакан, – я тебя давно спросить хочу: вот ты барин по жизни, страшно ленивый, акрофобия у тебя, этого ты не ешь, того не пьешь, бабу тебе подавай непременно с тонкими пальцами, иначе у тебя на нее не встанет, ничего тебе не хочется. Так?
– Все не так. Каждый пункт обсуждается.
– Это – детали, неважно. А в принципе?
– Ничего себе «детали»… Да вся жизнь из деталей, они-то как раз и важны. Впрочем, вопроса не слышу.
– А вопрос таков: «Какого хрена ты каждый раз соглашаешься вписываться в мои заморочки?» Это ж головная боль сплошная. Ну, то, что я тебя прошу, мне это надо, это понятно. Но ведь ты несильно и отказываешься. И еще чему-то радуешься при этом, цирк устраиваешь.
– Такой вот вопрос?
– Да.
– Не понимаешь?
– Н-ну… любопытно, как ты сформулируешь.
– Наливай.
Волков налил в стаканчики водку.
– Но пасаран?
– Син дуда… – пожал плечами Гурский.
Они выпили и закусили.
– Ты спрашиваешь, – Александр смел рукой со стола хлебные крошки на ладонь и ссыпал их в тарелку, – в чем мой интерес?
– Да. – Петр вставил морской нож в ножны и убрал его в карман куртки.
– Отвечу тебе притчей.
– Давай.
– Ты комара видел?
– Ну, допустим, скажу «да».
– А хер, извиняюсь, у него видел?
– Скажу «нет».
– Но ведь он же у него есть… Как считаешь?
– Изящно, – кивнул Волков. – Пошли, там регистрация заканчивается.
– Момент, – Гурский достал из кармана пуховика прозрачную пластиковую флягу, перелил в нее оставшуюся в бутылке водку и протянул Петру. – Долей, пожалуйста, соком.
– Каким?
– Лучше бы лимонным, но если нет – грейпфрутовым.
У стойки регистрации Волков раскрыл бумажник и протянул Гурскому русские деньги.
– На, возьми. Где ты менять-то в дороге будешь? Грабанут еще.
– Да не надо, потом разберемся.
– Бери, Бюро оплачивает, я с Дедом согласовал. Считай, что ты на работе. Билеты и счет из гостиницы не выбрасывай.
– Не буду так считать. – Гурский взял деньги. – Я ни на кого не работаю. Я следую «срединному пути».
– Барышня, вот смотрите, – раскатав черную шерстяную шапочку, закрывшую все его лицо, кроме глаз, обратился он к девушке, одетой в форму Аэрофлота, которая стояла за регистрационной стойкой. – Похоже, что я на работе?
– Похоже, что сегодня у вас выходной, – уловив запах спиртного, улыбнулась она. – И проходите скорей, самолет без вас улетит. Бомба у вас с собой?
– Да, – кивнул Александр. – В ручной клади.
– Хорошо. А то в багаж нельзя. Прощайтесь… – посмотрела она на Петра.
– Ну что? – Гурский повернулся к Волкову лицом, закрытым раскатанной ниже подбородка черной шапочкой спецназа. – Полетел я потихонечку…
– Пока.
– Давай.
– Да, Саша! – окликнул Петр.
– Что? – обернулся Адашев.
– Постарайся не подохнуть, как собака.
– Так для того, чтобы попасть в рай, Петя, – глухо, сквозь ткань шлема, произнес Гурский,– как раз сдохнуть-то сначала и необходимо. Прости за назидание. А во-вторых, от пенделока и слышу.
– Спасибо за внимание, – кивнул он девушке у стойки и прошел на посадку.
Глава 16
Проводив Гурского на край света, Волков сел в автомобиль, выехал на Московское шоссе и не спеша поехал в сторону города.
«Ну хорошо, – думал он, – сегодня у нас четверг. Сутки туда, если чистое время считать, без часовых поясов, сутки обратно. День, ну два – на то, на се. В начале следующей недели Сашка и привезет эту трубку. Посмотрим, что там в ней такого. Возможно, все сразу ясно и станет. И вообще… „А был ли мальчик?“ Может, старик и правда просто сбрендил.
Есть, конечно, в рассуждениях Гурского свои резоны, не слишком-то, по нынешним временам, и навороченные, но какие-либо версии на них строить рановато.
Евгений Борисыч.
Ирина Аркадьевна.
Брат ее – Виктор.
О первом вообще пока ничего не известно, кроме того, что крутится он на антиквариате, лавку свою имеет в Голландии и дружен был с покойным Аркадием Соломоновичем Гольдбергом. Возможны гешефты, конфликты? Весьма возможны. Но и только.
Ирина. Убивается по батюшке как-то не очень выразительно. И что? Это что, дает нам право заподозрить ее в целенаправленном злодействе? Странно было бы наблюдать, как нормальная, молодая, неглупая женщина, многое наверняка успевшая повидать, рвет на себе одежду, от невыносимой горечи утраты царапает до крови щеки и посыпает голову золой. Где она золу-то возьмет, в пепельнице?
Виктор Аркадьевич. Бизнесмен. Крутит какие-то дела. Могли на него наехать, украв отца за выкуп? Обязательно могли. Кто? И кто его крышует? Вопрос. Вот, по крайней мере, хоть один вопрос, который на сегодняшний день конкретно стоит и за который, в силу его эрегированности, ухватиться можно. И дернуть. Глядишь, кто и вскрикнет. А на голос уже и стрельнуть можно. Попадем не попадем – главное шумнуть, чтобы забегали. На бегу думать трудно. А нам легко. Мы в засаде».
Волков взял сотовый телефон и набрал номер.
В квартире покойного Гольдберга трубку никто не снимал. Петр взглянул на часы.
«Ладно, – решил он, – завтра».
Глава 17
На следующий день Петр Волков проснулся, как обычно, в восемь утра. Еще лежа в постели, он привычно прокрутил в уме список дел, которые были запланированы на сегодня. Потом разделил их на «важные» и «важные, но не сильно».
Вторые сразу вычеркнул.
Первых набралось не так много, но мысленно он и их сократил втрое и перенес на завтра. Никогда не следует делать сегодня того, что можно сделать завтра. Ибо, по нашей теперешней жизни, мало того что сегодняшние проблемы завтра окажутся пустяками, недостойными внимания, но и тех причин, что породили эти самые проблемы, завтра может уже просто не существовать в природе.
Мучается, к примеру, гражданин вопросом – как лучше вернуть кредитору долг, который занимал в баксах месяц назад, если сегодня у него в наличии только рубли? Отдать по курсу в долларах или поменять? А если поменять, то сегодня или завтра? Может, доллар все-таки упадет? Откладывает решение этого вопроса, а завтра, глядишь, кредитора кто-то уже и грохнул.
Кому-то там, на Западе, может, и не понять такого подхода к делу, а для нас – будни. Эпоха перемен.
Торопиться не надо.
И вообще, живем как в поезде: проснулся, выглянул в окно – средняя полоса России; на следующий день выглянул – глядишь, а уже Китай.
Петр не спеша поднялся и пошел в ванную.
Полчаса спустя, чисто выбритый и пахнущий хорошим одеколоном, он сидел на кухне, прихлебывал кофе и, просматривая купленную вчера газету, поглядывал на часы.
Наконец стрелки, образовав идеально прямой угол, сигнализировали ему о том, что наступило девять утра и, следовательно, настало время, когда его телефонный звонок, вне зависимости от правил, заведенных в доме телефонируемого, не может быть расценен как хамство телефонирующего.
Петр снял трубку и набрал номер.
– Алло… – ответил ему сонный женский голос, незамедлительно вызвавший непрошенные ассоциации с теплыми мятыми простынями и припухшими со сна губами.
