Аркадий Бухов - Аркадий Сергеевич Бухов
— Лопнула, — вздохнул толстый Петриков.
— Кто лопнула? — зевнул Васька. — Ящерица?
— Нет. Купанья лопнула. Цветы наклеивать придется.
Девочки прилежно вынимали толстые общие тетради и искали карандаши.
— Итак, пишем, дети. «В условиях пригородной местности произрастание простейших видов растений, запятая, которое мы наблюдаем, запятая, является…»
— Семен Акимович, — сурово перебил его толстый Петриков, — а мы домой скоро пойдем? Скорей бы уж, что ли!
— В семь тридцать пять. «Является, запятая… Является, запятая…» Тебе что, Конопицына?
— Я прошу меня освободить от занятий. По домашним обстоятельствам. У меня голова болит.
— Принеси завтра записку от родителей. Сядь в сторону и не мешай твоим товарищам заниматься.
На большом, раскидистом дереве робко пискнула птица, прислушалась к голосу Семена Акимовича и замолкла.
Трава перестала быть травой, а стала флорой. Солнце не столько грело, сколько мешало записывать. И даже речка проглядывала сквозь кусты неуютной каемкой, около которой скопились еще не изученные виды прибрежного песка.
Освобожденная от занятий Конопицына успела поймать записку от Петрикова:
«Сонька, теперь бы в школу — здорово! Я для двора придумал одну игру: будто вы, девчонки, антилопы, а мы охотники и вас ловим.
Петриков».
Конопицына сочувственно вздохнула.
1936
Лиза Скворцова
Лиза Скворцова была такая же пухлая, синеглазая и веснушчатая, как и его дочь. Виталий Петрович не раз конфузливо ловил себя на том. что из всего класса, так приветливо встречавшего каждый его приход, он нежнее всего относится к этой ленивой шумной девчурке, ухищряющейся настолько ничего не знать, что даже лучшие, заматерелые подсказчики разводили руками. Несколько раз он давал себе слово быть с Лизой построже, но стоило ему случайно взглянуть на ее недомытые пальцы со следами лиловых чернил, на веснушчатый, вздернутый нос, на веселый пробор между косами, — как у него падало сердце. Ведь только час или два назад, перед своим уходом в школу, он будил такое же синеглазое пухлое существо, поил его чаем с молоком и целовал в пушистые волосы, пахнувшие сном и фиалками.
Перед самыми экзаменами Виталий Петрович вызвал Лизу в учительскую, когда там никого не было, и сказал ей, пощипывая бородку:
— Ты вот что, Лиза Скворцова… Ты к экзаменам подготовься. А то все сдадут, а ты провалишься. Нехорошо это.
— Я буду, — бойко ответила она, — чес-слово буду! — И, посмотрев на него тем ободряющим взглядом, каким взрослые смотрят на ребят, добавила: — Вы уж не беспокойтесь, Виталий Петрович, я не засыплюсь!
— Ну то-то. А то все на дачи поедут, кто куда, а тебе заниматься летом… Ну, иди…
Лиза юркнула из учительской, и сквозь открытую дверь Виталий Петрович увидел, как она, пробегая, успела схватить за рыжий вихор дозубривавшего уроки рослого мальчишку и исчезла за углом. И шаги у нее были такие же большие, смешные и неуклюжие, как у его Клавы.
«Провалится девка, — подумал он. — Жалко девочку».
В день экзамена все пришли чистые, вымытые и серьезные. Сидели молча и быстро срывались с места, услышав свою фамилию. И оттого ли, что солнце вошло в класс через все три окна, оттого ли, что Виталий Петрович ласково посматривал на ребят из-под пенсне и ободряюще посмеивался, когда кто-нибудь ошибался, все отвечали бойко и весело.
— Ну как? — тихо спросил он у директора, сидевшего за столом.
Тот довольно кивнул головой.
Виталий Петрович вспомнил, что сейчас в другой школе вот так, как и эти ребята, сдает экзамен и его Клава. У нее так же, наверное, вспыхивает в глазах испуг при каждом новом вопросе и сменяется радостным, победным блеском, когда, не веря своим ушам, она отвечает правильно и хорошо. И ему стало как-то вдвойне приятно провожать ребят на место короткими веселыми фразами.
— Молодец, Сапегин… Все помнит… Иди, Бумзе, довольно. И в году хорошо занималась, и сдала отлично… Куда летом поедешь? На дачу? Ну, отдыхай, отдыхай…
И, когда в классе оставалось уже немного учеников, а из коридора неслись буйные и восторженные крики сдавших экзамен, Виталий Петрович посмотрел в журнал и с некоторой тревогой вызвал:
— Скворцова Лиза… Ну-ка, иди сюда…
Лиза тяжело поднялась с места, вздохнула, обвела класс беспомощным взглядом и подошла к Виталию Петровичу.
— Характеристику Татьяны? — мрачно спросила она, опустив глаза.
— Ну ладно, — улыбнулся Виталий Петрович, — говори характеристик Татьяны.
— У Татьяны была характеристика, — вздохнула Лиза. — Лучше я насчет Грибоедова расскажу. — И. не дожидаясь, медленно и с запинками начала: — Грибоедов был сын мелкопоместного дворянина. Как Державин. Потом его убили персы в городе Тегеране, после чего он написал комедию из жизни духовенства и других крупных чинов того времени. Как Фонвизин.
— Лиза! — вздохнул Виталий Петрович. — Тише, ребята, не смейтесь, не сбивайте товарища. «Капитанскую дочку» помнишь?
— Не помню… Помню… Однажды одна капитанская дочка любила одного сына мелкопоместного дворянина. Говорить характеристику?
— Говори.
— Забыла. Ах да, Ольга. Ольга любила сидеть на балконе и предупреждать зарю.
— Какая Ольга?
— Из Татьяны. Я вспомнила характеристику. Ольга и Татьяна были дочерьми мелкопоместного бригадира Ларина. Татьяна была русская душой и писала письма. Онегин получал записки на балы и был отрицательной личностью.
— Очень плохо, Лиза, — нервно защипал бородку Виталий Петрович. — Что еще помнишь?
— Софью. Из «Горе от ума». Софья жила в деревне, и ее хотели выдать за мелкопоместного помещика Митрофанушку. И он очень этого хотел, но она не хотела.
— Это другая Софья, — сухо вставил директор. — Плохо.
— Две Софьи, — уныло согласилась Лиза. — Одна — такая, другая — другая. Я ошиблась. Я биографию Державина знаю. Говорить?
— Не надо, — махнул рукой Виталий Петрович, обиженно переглянулся с директором и вызвал следующего ученика: — Петрухин!
Лиза тихонько выходила из класса. Виталий Петрович посмотрел на ее узенькие плечи, на печально висящие мочалистые косицы, и вместе с досадой в нем вспыхнула какая-то теплая, болезненная жалость к этой девчурке, ленивой и легкомысленной, которой, быть может, он сам не сумел внушить любви к книге, несмотря на свою нежность к ней.
Бойкого худенького Петрухина, рассказывавшего без запинки биографию Пушкина, Виталий Петрович слушал уже устало и невнимательно. Он механически кивал головой, чтобы не сбить мальчика, и думал о том, какое будет печальное личико у Клавы, если она
