Владимир Болучевский - Двое из ларца
– Ну, по десять раз на день я, положим, из дома не выхожу. Я вообще иной раз по нескольку дней не выхожу.
– А вот я, если б это был мой лифт, пошел бы туда, нашел бы эту самую катушку и закатал бы в рыло приемщику для начала разговора. А потом бы сказал, что в следующий раз взорву на хер…
– А взорвал бы?
– А с какой стати я должен пешком ходить? Чтоб каким-то ублюдкам слаще жилось?
– – А взорвал бы?
– Как не фиг делать. Веришь?
– Вообще-то тебе верю.
– Ну так вот, а ты говоришь… Ведь как было, когда я из отдела-то ушел: у меня вся задница в мыле, агентура там, то-се, ночую в кабинете. Взял наконец гада, закрыл. А его выпускают. Я говорю: «Что ж вы делаете?» А они: «Доказательная база слабовата». И глаза такие светлые, честные. Ну, я в последний год и перестал. Брать-то не прекратил, сдавать перестал.
Вот тогда они мне погоняло это и приклеили: Волчара.
Руководство мне: «Что это у вас, Волков, что ни задержание, то стрельба? Трупы одни, а если кого до больницы и довозят, то с такими ранениями, что не только до суда, до первого допроса не доживают?» Я им, конечно, говорю, что, мол, вооруженное сопротивление, а стреляю я гораздо лучше, чем эта шелупонь, так и должно быть. Но сам понять никак не могу, как же эти падлы узнают каждый раз, где и когда я их кончать буду? Раз приезжаю – пусто. Другой – только что, буквально, как свалили. От всех таиться стал на всякий случай, от своих даже, представляешь? Только в машине, в самый последний момент, окончательный расклад даю, когда уже едем. И вот в этих случаях пальба. Отстреливаются, суки, как партизаны. Уже знают, что это именно я по их душу прилетел и живыми их брать не намерен однозначно. Ну, мне этого как раз и надо. Но все равно не понятно – как? А потом понял. Чисто случайно. Прямо из нашето отдела утечка и была. Это из убойного! Каждому же веришь, как себе. Но кто конкретно, так и не вычислил. Мозгов не хватило, хоть ты сдохни. А всем не верить… Я удостоверение и сдал. Это уже потом меня Дед подобрал. А уходил я просто на улицу.
– А оборотки не боялся? Ты же их покрошил, а потом один остался, без оружия и вообще… как голый.
– Ну, это только дурак не боится. Была опаска. Ствол-то левый и легкий жилет у меня в заначке были, но… все под Богом ходим. Да и кому я нужен? Старшие, которые «в законе» или вообще сами законы пишут, не по моей части были. Они шуму да кровищи не любят, а если что – по иным ведомствам проходят. Я-то других давил, которые обыкновенных граждан губили по злобе своей дикой и алчности нечеловеческой. Так что некому меня заказывать было. А уж теперь…
– А Дед твой в контакте с этими… ну, которые «старшие»?
– Дед со всеми в контакте.
– Ну вот и дошли. Не прошло и полгода. – Адашев вынул из кармана кличи и, отперев замок, открыл дверь своей квартиры.– Заходи!
– Нет, Гурский, – вешая куртку на вешалку, устало переводил дыхание Петр, – пункт этот твой однозначно разнести надо.
– Вот курить бросать, это надо точно. А его и так закроют. От них же сколько народу стонет – и коммунальщики, и железная дорога, и связисты.
– Ага… Жди. Скорее ты на этой лестнице сдохнешь.
– Дума же вроде постановление какое-то приняла. Хотя, конечно…
– За этим такие бабки стоят, они любое постановление твое замотают. А вот был бы ты «путевый пацан», я бы тебе пластида грам-мульку подкинул, и, глядишь, в твоей «чисто конкретной» парадной лифт бы и ходил.
– А остальные?
– Вот… – Волков ткнул указательным пальцем в Гурского. – Вот в этом и есть корень всех бед русского человека: «Все или ничего». И если человечество скопом согреть не получается, то, выходит дело, и на заднице собственных порток дырку зашивать смысла нет.
– Ладно, ты, Бойль-Мариотт, – Гурский уже хозяйничал на кухне, – ты так в этой сбруе своей ходить и будешь? Братика-то с сестричкой специально, что ли, запугивал? Они все глаза таращили. Мог бы куртку и не снимать.
– Да? А я и забываю о ней. Привык, не замечаю, – Петр снял плечевую кобуру и повесил ее на спинку кухонного стула. – Ну давай, где у тебя картошка?
– Вон там.
– А вот в моем дворе такого пункта приема нет. А жалко…
– Так у тебя и лифта нет.
– Роли не играет. В соседних домах есть.
– Тоже, выходит, за человечество радеешь?
– А что ж я – не русский человек? Только вот чтобы именно в моем собственном дворе был. А так… Всех не перевешаешь.
– Ладно. Когда готовишь, надо о еде думать и любить ее всей душой. Иначе вкусно не получится. Давай-ка по граммульке для вдохновения.
– А давай.
Гурский взял два широких стакана, достал из холодильника початую литровую бутылку водки и плеснул в стаканы.
– А на зубок?
– Момент. – Гурский достал из пакета маленький помидор, ополоснул под краном, разрезал на блюдце пополам и, посолив, плюхнул на каждую половинку немножко майонеза. – За победу!
– За нашу победу.
Они выпили и закусили.
Затем Александр взял большую миску и положил в нее, освободив от упаковки, затвердевшее масло. Поставил миску на батарею.
– Вымой помидорки и зелень, вот эту нарежь как можно мельче.
– И укроп, и петрушку?
– Все вместе, только очень мелко, – Гурский положил на большую дубовую разделочную доску оттаявшую горбушу, широким ножом отсек у нее голову и хвост, уложил в пластиковый пакет и убрал в морозилку, на супчик.
Затем он взрезал рыбине брюхо, вынул внутренности и вычистил черные пленки.
– Смотри-ка ты, угадал, баба попалась… – Он отделил икру, положил в мисочку и накрыл крышкой. – Это мы потом засолим.
– А как ты рыбью бабу от мужика по виду различаешь?
– У них все как у людей, Петя, все как у людей. У бабы морда такая… более тупая.
Разговаривая, Гурский привычно, ловкими движениями надрезал спинку тушки вдоль хребта, отделил мясо от костей, вынул ребрышки и выкинул их вместе с позвоночником; сложил оставшиеся половинки рыбы вместе шкуркой наружу и нарезал их на порционные куски шириной с ладонь; достал из холодильника три яйца, разбил в миску, взболтал вилкой и отставил в сторону; рядом поставил еще две миски, в одну из которых насыпал муку, а в другую панировочные сухари; посолил куски рыбы; взял с батареи чашку, размял масло, всыпал в него нарезанную зелень и перемешал до получения однородной массы.
– Ну вот… Как там у нас с картошкой?
– Тип-топ.
– Давай ставь на огонь. И укропчика еще для нее настрогай.
Гурский взял кусок рыбы, ровным слоем уложил на его внутреннюю сторону зеленую пастообразную массу и накрыл сверху второй половиной. Обмакнул в яйцо, обвалял сначала в сухарях, потом в муке. То же проделал со всеми остальными порциями, бережно укладывая их на небольшое блюдо.
Затем он сложил в мойку все миски, нож, разделочную доску и быстро все вымыл.
– Ну что? Еще по одной?
– Нет, – Петр покачал головой, – подождем, пожалуй. Что-то у тебя уж больно навороченное получается.
– Все очень просто и логично, у кого мозги головные есть. И если руки не из жопы – занимает шесть секунд. А я хлопну маненько.
– Хочется оценить, пока вкусовые сосочки на языке водкой не скукожены.
– Как знаешь…
Чуть позже Адашев-Гурский поставил на стол две большие плоские тарелки, положил на каждую по куску золотистой, подрумянившейся и истекающей соком жареной рыбы, добавил вареной картошки, обильно полив ее маслом со сковороды, плеснул –в стаканы водки и сказал:
– Ты к помидорам не тянись, закуси рыбкой, попробуй.
Петр отломил вилкой большой, развалившийся на две половинки кусок, склонился к нему и блаженно втянул носом аромат. Затем он выпил водки, положил в рот кусочек и задумчиво пожевал.
– Ну? – спросил Гурский. – Это плохо? Если вы скажете, что это плохо, вы мой кровный враг. Это плохо?
– Нет, – Волков улыбнулся, – это совсем не плохо, Филипп Филиппыч.
– А вы говорите…
– Я не говорю, я ем.
– Езжай-ка лучше ты сам в свой Комсомольск, вот что я тебе скажу.
– Ну нет никакой возможности, Саша, серьезно. Я же тебя не часто прошу. Там тебе всего-то…
– Все, ладно уж. Не порть аппетит.
Глава 13
После обеда Волков и Адашев-Гурский, захватив с кухни по чашке кофе, перебрались в комнату и уселись в кресла у низенького столика.
– И вообще, – Гурский отхлебнул кофе и закурил сигарету, – что-то мне во всей этой истории смутно не нравится.
– А что тут может нравиться? – пожал плечами Петр.– Наехали на старика прямо у парадной, он с перепугу ласты склеил. Ментам плевать.
– Да нет, я не об том. Семейка-то еще та. Сынок здесь какую-то поганку мутит, по казино шляется. У сестренки его тоже свое дело торговое аж в Израиле. Да и дедуля – бывший торгаш, у другана его своя лавка антикварная в Роттердаме. Они с ним просто так, по-твоему, альбомы всякие по искусству листали?
– Он, кстати, в городе сейчас. Я вспомнил, Ирина говорила еще в ресторане, но я тогда не понял, о ком она.
– Вот и смотри: у каждого из них – свой денежный интерес.
