Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
— Разрешите обратиться? — чётко сказал он.
— Разрешаю, — чётко ответил старшина.
— Разрешите уволиться в город?
— Разрешаю.
Пётр шёл на свидание к любимой девушке, с которой он дружил. Они должны были встретиться на улице Люды Афанасьевой, но где эта улица, Пётр не знал, так как начал проходить службу в городе Н. совсем недавно.
В сквере под сенью деревьев сидели военнослужащие и читали свежие газеты и журналы. Петру стало даже как— то стыдно за себя: «Они повышают свой политический уровень, а я иду встретиться с девушкой из местного населения».
Подойдя к усатому старшине, которого отличала безукоризненная военная выправка, сержант Иванов чётко сказал:
— Разрешите обратиться?
— Обращайтесь.
— Разрешите узнать, где находится улица Люды Афанасьевой?
— Разрешаю.
— Где?
— Вон там.
— Разрешите идти?
— Не разрешаю. Покажите увольнительную.
Показав увольнительную, сержант Иванов повернулся как положено и, счастливый, чётким шагом направился на свидание.
К месту свидания он прибыл точно в назначенное время.
— Разрешите доложить? — ласково обратился он к ней.
— Разрешаю.
— Сержант Иванов для дружеской встречи с вами прибыл.
Посмотрев на часы, она сказала:
— Вот это по-военному! Ровно ноль-ноль…
— А я боялся опоздать, — чётко сказал Пётр. — Не знал, где улица имени Люды Афанасьевой.
— Люда Афанасьева — это я, — гордо сказала девушка. — А вы в прошлый раз даже имени не спросили… А улицу так назвали потому, что я хорошо работаю. Мы трудимся, а вы охраняете наш труд».
Нужды демонстрировать другие, варианты, видимо, нет. Но и из приведённых примеров видно, что редакторская работа не из лёгких. Немало надо пролить пота, попортить крови и лимфы, чтобы из материала сделать полноценный, высокохудожественный рассказ.
Конечно, количество правки бывает каждый раз различное — большее или меньшее. В зависимости от этого говорят, что рукопись надо «переписать», «поправить», «подправить», «починить», «залатать», «пригладить», «причесать», или просто «пройтись по ней рукой мастера».
Так бывает в периодике.
Если вам придётся работать редактором в кино, то там всё иначе.
Там редактор не редактирует. Задача редакторов в кино — сыпать на голову сценариста замечания: «нединамично», «некинематографично», «нефотогенично», «недиалогично», «немонологично» и т. п. Если ваши последующие замечания будут противоречить предыдущим — это не беда. В кино так часто бывает. Самое главное, чтобы замечаний собралось как можно больше. У автора навсегда надо отбить охоту работать в кино.
Погляжу я в окошко вагонное
В «Литературной энциклопедии» подробно рассказывается обо всех жанрах — о драме, романе, поэме. Есть даже упоминание об эссе. Против фамилии одного писателя гордо значится: «Известный эссеист».
И всё-таки существует жанр, который почему-то пропущен. О нём ни слова, хотя встречаем мы его в периодике очень часто. Это заметки писателя. Ошибка «Литературной энциклопедии» тем более недопустима, что некоторые авторы предпочитают заметки всем другим жанрам. Кроме заметок, они не пишут ничего и числятся писателями.
Научиться писать заметки несложно. Для этого требуется всего лишь один-два урока.
Прежде всего надо усвоить, что заметки — это гибридный жанр. Он ушёл от путевого дневника и не пристал к очерку. Вместе с тем он где-то рядом со статьёй. Заметки должны свидетельствовать, что у автора зоркий глаз, острая наблюдательность и ему не чуждо глубокомыслие…
Заметки пишутся обо всём и напоминают песни кочевников минувших веков, исполнявшиеся по принципу «что вижу, о том я пою».
Больше всего, конечно, можно увидеть из окна вагона. Для этого вы покупаете билет в купированный или мягкий вагон и утренним поездом отправляетесь из Москвы. Я советую отправиться утренним потому, что вечером неплохо бы вернуться домой. К тому же ночью мало видно.
Вместе с тем далеко ехать совсем не обязательно. Один литератор написал целый газетный подвал о том, как он проехал в мягком вагоне по новому железнодорожному мосту. Длина моста равнялась всего километру с небольшим… Вот что значит умение! Сколько, разглядел писатель, сколько мыслей возникло у человека на таком коротком отрезке!
В результате вашей поездки на свет должно появиться примерно такое произведение:
«Я покидал Москву в тот ранний час, когда младшие дворники подметали тротуары. Старшие ещё спали.
Удивительно зрелище просыпающегося утреннего города, который отдохнул за ночь и готовится к новому трудовому дню.
До вокзала меня довёз шофёр такси. Мы разговорились. Узнав, что я писатель, шофёр тут же назвал все мои произведения, и я почувствовал возросшую ответственность. Мы пишем иногда, не подозревая, что нас читают. И вот урок. Молодой парень, дед которого, возможно, не имел своей письменности, наотлёт цитирует меня. Да, мало мы ещё пишем о таких. Мы, конечно, в неоплатном долгу.
Десять копеек на чай (бывший рубль) шофёр не взял, и мне пришлось стыдливо положить их назад в свой карман. Я почувствовал себя отсталым, а шофёра — передовым. Не берут сейчас на чай! Это примета времени. А что мы о ней написали?
Лев Толстой сочинил однажды рассказ «Фальшивый купон». Рассказ получился большой, несмотря на то что купон был царским и к тому же фальшивым. А как можно было бы написать про наши советские десять копеек, которые обыкновенный, простой, рядовой водитель с гордостью вернул мне! Во времена Толстого люди любили деньги. Сейчас — нет.
Когда я вошёл в купе вагона, то увидел на нижней полке женщину с ребёнком. Узнав, что я писатель, она уступила мне нижнюю полку и перебралась на верхнюю. Сказала при этом:
— Вам надо смотреть в окошко. Изучать жизнь. А мы с Кузькой потом, почитаем.
И я почувствовал себя перед ней в долгу.
На перроне суетились отъезжающие и провожающие. Никогда бы не подумал, что столько людей куда-то едет! А куда они едут? Строить, наверно, пахать, сеять, бороновать, закладывать силос.
Поезд тронулся ровно секунда в секунду по расписанию. Точность — это первая заповедь советских железнодорожников, обгоняющих время.
На кителе проводницы я заметил большой красный значок. Я люблю собирать значки и спросил, что это такое.
— Это лучшей бригаде, — с женским, достоинством, приосанившись, сказала она. — Мы перевыполнили обязательства и едем сейчас уже в 1975 году.
Я почувствовал, как я постарел.
Написать бы книгу про такую вот простую, ничем не отличающуюся железнодорожную стюардессу тётю Мотю! Возможно, её зовут по-другому. Но разве в имени дело? Не имя красит человека, а человек имя!
В окне поезда мелькали мачты, антенны, трубы, столбы, шесты, виадуки, акведуки и биваки, именуемые полевыми станами.
Потом я увидел раскидистое дерево. На нём величаво стоял на одной из ног аист.
До сих пор детям стыдливо говорят, что их принёс аист. А разве это верно? Детям надо говорить всю правду. А насчёт аиста — это ложь. Пусть хоть маленькая. Но всё начинается с маленького. А потом вырастают такие жулики и мошенники! Надо было бы в вопросе с аистом разобраться Академии педагогических наук.
Я спросил Кузину маму, куда они едут.
— К бабушке едем, — горестно сказала она. — Скуковался мой муженёк с одной, вот мы от него и уехали.
Я обратил внимание на слово «скуковался». Вот как народ говорит! А мы язык нивелируем. Давно пора восстановить в силе многие русские слова и народные обряды! Почему, например, перестали в деревне носить сарафаны?
Мало мы, писатели, уделяем внимания сарафанам. Мы — в долгу!»
Как видите, продолжать эту кочевную песню можно с конца, а поезд только тронулся. Вот что значит связь с жизнью!
В заметках писателя главное — делать открытия, ставить разные вопросы, удивляться, иногда умиляться. В искусстве умиления можно кое-что позаимствовать у газетчиков. Я знаю газетного работника, который каждый раз, когда проводится избирательная кампания, начинает свой репортаж словами: «На улице холодно, а в агитпункте тепло». (Летний вариант: «На улице жара, а в агитпункте прохладно».) Узнав, что на стройке жилого дома работают русский, украинец м белорус, он с восторгом восклицает: «Дружба народов!»
Конечно, если подходить строго, оснований для умиления нет. Подчёркивание того, что москвич Петров не враждует с москвичом Петренко и даже не чурается стать вместе с ним у одной бетономешалки, по меньшей мере бестактно. Что же касается агитпункта, то люди идут туда не замерзать, а читать, беседовать. И ничего нет поразительного в том, что в агитпункте иная, чем на улице, температура.
И всё же, когда автор умиляется, это хорошо, это проявление эмоций. А эмоции нужны, без эмоций нет литературы.
