Повести и рассказы - Аверченко Аркадий Тимофеевич
— О, стоит ли обо мне так заботиться… Пара бутылок шампанского, котлетка из дичи да скромная прогулка на автомобиле — и я совершенно буду удовлетворен.
Подходцев, не слушая его, продолжал плакаться.
— Что делать? Где выход? Впереди зияющая бездна нищеты, сзади — разгул, пороки и кутежи, расстроившие мое здоровье…
— Чего ты, собственно, хочешь? — спросил его, кусая ногти, толстый Клинков.
— Я хотел бы и дальше расстраивать свое здоровье кутежами.
— Что-то теперь делает этот болван Харченко? — вспомнил Клинков.
— Ты говоришь об этом жирном пошляке Харченко?
После этого Клинков и Подходцев принялись ругать Харченко. Стоило им только вспомнить о Харченко, как они принимались его ругать. Ругать Харченко — был хороший тон компании, это был клапан, с помощью которого облегчалось всеобщее раздражение и негодование на жизнь.
— Жирная, скупая свинья!
— Богатый, толстокожий хам.
— Конечно, это ясно. Он пользуется нашим обществом бесплатно.
— Давай брать с него по пяти рублей за встречу, — предложил Клинков.
— Или лучше — полтора рубля в час. По таксе, как у посыльных.
— Это баснословно дешево. Подумать — такое общество.
— Кто Харченко? — спросил гость Громов.
— Харченко? О-о, это штука. Мы с ним за лето успели познакомиться как следует и уже хорошо изучили… Папенькин сынок, недалекий парень. Ему отец присылает триста рублей в месяц, и он проживает все это один, тайком, прячась от друзей, попивая в одиночестве дорогие ликеры, покуривая сигары и закатывая себе блестящие пиры. Он любит нас, потому что мы веселые, умные, щедрые, когда есть деньги, люди… Он частенько вползает в нашу компанию, но как только у компании деньги исчерпаны — он выползает из компании.
— Так он, значит, нехороший человек?
— Да, Громов. Нехороший.
— Так… Нехороших людей надо наказывать. Сведите меня к нему, познакомьте. Устроим ему какую-нибудь неприятность.
— Следует. Ты обратил внимание, Клинков, что в компанию к нам он всегда лезет, наше изящное, остроумное общество забавляет его, а как только дело коснется того, чтобы выпить с нами бутылочку винца и погулять в тот период, когда мы «в упадке», — он сейчас же назад.
— Давай надуем его. Скажем, что ты англичанин и ни слова не понимаешь по-русски. Пусть помучается.
— Слабо, — возразил Громов. — Постойте.
Он встал и сжал руками голову так крепко, что в ней родилась мысль… Он сказал:
— Вот что ему нужно сделать…
Глава X
ПЕРВОЕ НАКАЗАНИЕ ХАРЧЕНКИ
Харченко занимал маленький особняк из трех комнат, с парадным входом на Голый переулок. Переулок этот кончался каким-то оврагом, заросшим сорной травой, и «вообще», как говорил Подходцев, «это место пользовалось дурной славой, потому что здесь жил Харченко…»
Шли шумно, весело, в ногу, громко, на удивление прохожих, напевая какой-то солдатский марш.
Харченко был дома.
— Здравствуй, Витечка, — ласково приветствовал его Подходцев. — Как твое здоровье?
— А-а, веселые ребята! Здравствуйте. Чайку хотите?
— Ты нас извини, Витя, но мы к тебе с одним человечком. Вот, познакомьтесь.
Харченко протянул Громову руку; тот схватил ее, крепко сжал и неожиданно залепетал:
— А-бб-а… Мму…
— Что это он? — испугался Харченко.
— Глухонемой. Ты его не бойся, Витя. Он из Новочеркасска приехал.
— Да зачем вы его привели ко мне?
— А куда его девать? Второй день как пристал к нам — вот возимся.
— Вот несчастный, — сказал сострадательно Харченко, осматривая Громова. — Неужели ничего не понимает?
— Ни крошечки.
— Гм… И глаза у него мутные-мутные. Совершенно бессмысленные. И ему тоже дать чаю?
— И ему дай. Только ты с ним, Витя, не особенно церемонься… Налей ему чаю в какую-нибудь коробочку и поставь в уголку. Он ведь как животное ничего не соображает.
— А он… не кусается? — спросил, морщась, Харченко.
— Ну, Витенька… Ты форменный глупец… Где же это видано, чтобы глухонемые кусались? Ты только не дразни его.
— Черт знает! Очень нужно было приводить его. Эй, ты!.. А-бб-а! Иди сюда. Куш тут.
Харченко был действительно человеком без стыда и совести… Он налил чаю в большую чашку с отбитым краем, бросил в нее кусок сахара и поставил в уголку на стуле, указал на нее Громову.
— А-вввв-в… Хххх… — залепетал беспомощно Громов и замахал руками перед лицом Харченки.
— Что он?! — закричал испуганно Харченко.
— Сахару ему мало положил. Не скупись, Витя. Разве ты не знаешь, что глухонемые страшно любят сахар?
Как будто в подтверждение этих слов, Громов подскочил к столу, запустил руку в сахарницу и, вытащив несколько кусков, набил ими рот и карманы.
— Видишь? — прищурился Подходцев.
— Да что это вы, братцы, — возмутился Харченко, — привели черт знает кого!.. Скажи ему, Подходцев, чтобы он сидел смирно и пил свой чай.
— А-бб-а! — закричал Подходцев, давая Громову пинок. — Ты! Сиди там! Куш! Пей это… чай… понимаешь? Дубье новочеркасское!
Громов покорно отошел в уголок, сел на пол и, склонив голову, стал тянуть из своей громадной чашки чай. Нерастаявшие куски сахара вылавливал руками и, причмокивая, ел с громким хрустеньем.
— Форменная обезьяна, — покачал головой Харченко и обратился к Подходцеву: — Что поделываете, ребята?
— Ничего, Витечка. Занимаемся, книжечки читаем, по бульварчикам гуляем, котлетки в ресторанчиках кушаем.
Замолчали. Наступила многозначительная пауза. Подходцев вдруг крякнул и спросил с места в карьер, безо всяких приготовлений:
— Скажи, Витечка, ты никогда не травил мышей?
— Не травил, — отвечал Харченко. — А что?
— Да, понимаешь, завелись у нас в квартире мыши. Купил я сейчас отравы, а как им ее давать — не знаю.
— А какая отрава?
— Да вот, взгляни.
Подходцев вынул из кармана маленький сверток с белым порошком и, развернув его, положил на стол.
— Как же это называется?
— Это, Витенька, вещь вредная, ядовитая. Мышьяковистое соединение.
Глухонемой Громов стал на ноги, поставил пустую чашку в уголок, приблизился к столу и, увидав белый порошок, с радостным, бессмысленным криком бросился на него.
— Что он делает?! — вскочил Харченко.
Было поздно… Громов схватил горсть «мышьяковистого соединения» и с довольным визгом, кривляясь, отправил его в широко открытую пасть.
— Сахар!!! — в ужасе вскричал Подходцев. — Он думает, что это сахар!!! Остановите его…
Харченко бросился к Громову, но на пути ему попался Клинков; он обхватил руками шею Харченки и заголосил:
— Витенька, миленький, что же мы наделали?!
— Пусти! — бешено крикнул Харченко и, оттолкнув прилипшего к нему Клинкова, нагнулся к Громову.
Громов лежал на ковре, пуская изо рта пузыри, и смотрел на Витю закатившимся белым глазом. Грудь и живот его с хрипом поднялись несколько раз и опали… По всему телу прошла судорога, ноги забились о ковер и Громов затих.
Картина смерти была тяжелая, потрясающая…
Подходцев встал на колени, прислонил ухо к груди усопшего, перекрестился и, обратив на Витю полные ужаса глаза, шепнул:
— Готов.
Затем, сняв со стены зеркало и приложив его ко рту усопшего обратной деревянной стороной, благоговейно повторил:
— Готов.
Харченко захныкал.
— Что вы наделали!.. Зачем вы его привели?.. Это вы его отравили! Яд был ваш!
— Молчи, дурак. Никто его не травил. Сам он отравился. Клинков, положим его на диван. Дай-ка, Витя, простыню… Надо закрыть его. Гм… Действительно! В пренеприятную историю влопались.
— Что же теперь будет? — в ужасе прошептал Харченко, стараясь не глядеть на покойника.
— Особенного, конечно, ничего, — успокоительно сказал Подходцев. — Ну, полежит у тебя до утра, а утром пойди, заяви в участок. Ты не бойся, Витя. Все равно улик против тебя нет. Продержат несколько месяцев в тюрьме, да и выпустят.
— За… что? В… тюрьму?
