Неизвестен Автор - Туда и оттуда
Так что Эллен быстренько собрала сумку, упаковала в черный чехол гитару, позвонила матери и отправилась. Снова - путь по сверкающим шумным улицам, среди духоты и запаха бензина и асфальта, толкотня в метро и пригородных кассах. В электричке народу было не так уж много, и Эллен уселась у открытого окна и задумалась.
Был уже вечер, и солнце садилось за березовой рощей, когда Эллен спустилась с платформы и вышла на тропку, что вела к дачному поселку. Идти было больше получаса, но зато в конце дороги ее ждала теплая компания, чашечка крепкого кофе - Мика замечательно варила кофе - и приятный вечер.
Однако дорожка все не кончалась, и Эллен вдруг поняла, что кругом совершенно незнакомая местность. Откуда-то взялись валуны, дорожка вилась уже не просто между деревьев, а среди холмов, высоких, угрюмых и мрачных. Эллен повернула назад, но только заблудилась еще пуще. Она почти запаниковала. Села на замшелый валун, добыла из сумочки длинные ментоловые сигареты и зажигалку и закурила. Сизый дымок таял в синеватом вечернем воздухе. Эллен стряхнула пепел и сказала сама себе:
- Ничего так - съездила на дачу. Тут тебе и кофе, тут тебе и коньяк.
Покурив и успокоившись, Эллен решила все же идти вперед куда-нибудь да выйдет. И точно - через некоторое время тропа сделала поворот и пересеклась с мощеной неширокой дорогой. И тут - Эллен не успела и ахнуть - навстречу ей поднялся с валуна человек в черном плаще. Бледное лицо словно бы светилось в обрамлении черных как ночь кудрей. Он поклонился, прижав руку к сердцу, и сказал:
- Приветствую тебя на дороге, благородная госпожа моя. Повелитель ждет тебя.
- Повелитель? - выговорила Эллен. - Какой повелитель?
- Властелин Черного Замка, Князь Тьмы, - благоговейно ответил тот.
Разом решившись, Эллен пошла с ним. И точно, вскоре дорога вывела их к замку на холме.
Замок возносился в темнеющее вечернее небо, будто взлетал. Темный камень стен был гладок, словно время совсем не касалось его. Дорога вела наверх, к воротам, через выгнутый мост над глубоким рвом с черной водой. Эллен шла, не смея произнести ни слова, не смея высказать своей догадки.
И вот она стояла в темном зале, своды которого, казалось выходили в открытое небо, и холодный свет белых свечей в тяжелых шандалах отражался в зеркале, выточенном из огромного кристалла черного хрусталя. И была тишина - такая, что, казалось, вот-вот прорвется едва слышимая мелодия.
И она увидел того, кого втайне надеялась встретить здесь, и во встречу с которым не могла поверить. А он сказал:
- Садись у огня, дитя мое, и побеседуем за трапезой.
Право, Эллен не могла бы сказать, что же такого особенного было в этом глуховатом голосе, в красивом усталом лице, но что-то же привораживало и заставляло сердце трепетать...
В камине потрескивало пламя, бросая золотистые блики на бледное лицо одетого в черное человека. Эллен сидела в высоком кресле напротив и слушала повесть о безнадежных поисках и обреченном на поражение замысле. Она лишь раз осмелилась взглянуть в темные глаза своего собеседника и тут же отвела взгляд. Она не прерывала его, только изредка задавая вопросы о непонятном, но ей очень хотелось сказать: "Мы служим одному и тому же, и я сделаю все, чтобы помочь Великому Замыслу здесь. Одна Звезда ведет нас". Но так и не сказала. Все-таки она была городской жительницей, более привыкшей к насмешливо-скептическому обращению, чем к открытости и искренности в поведении. Но вот Он указал на гитару в потертом черном чехле и спросил:
- Не споешь ли ты мне?
Эллен взяла гитару, проверила настройку - нет, ничего, сойдет, мельком отметила, что струны зазвучали немного по-другому, не так глухо, но не удивилась - все так и должно было быть.
То ли сумерки, то ли снова рассвет...
Что ночь для того, кто не знает сна?
Для чего Бессмертному теплый хлеб
Или чаша вина?
Разве страшен богу меча удар,
Лунный холод и солнца жар?
Если черным ветром ты можешь стать,
Зачем же коня седлать?
Разве может всесильный усталость познать?
Почему ты не в силах удар нанести?
Щит слишком тяжел, меча не поднять,
И всегда одному идти.
Ты знаешь боль и страх за других,
Ты падаешь, чтобы подняться опять,
Ты пройдешь сквозь смерть, но твои враги
Не смогут победу торжествовать.
На черном тоже заметна грязь,
Так лучше алмазная пыль на крови!
И кто-то шипит: "На колени, мразь!"
А кто-то молит: "Живи!"
Виски раскаленная память жжет,
И вовеки не снять венца,
Но будет время - огонь и лед
Сольются в стали кольца.
Я приму этот дар. Я шагну сквозь боль,
Чтоб коснуться руки твоей.
Мне дорога - на раны звездная соль,
Но все же иду по ней.
Так будет, когда по руслу веков
Как густая кровь потекут года,
И черные кони своих седоков
Помчат туда, где сияет Звезда.
А пока - на землю среди зимы
Звездопад, как светлые слезы Тьмы,
Чтоб весной серебром полыни взойти
На могилах погибших в пути.
То ли крупная соль, то ли болью в глаза
Раскаленный песок бесконечных дорог.
Это звезды шуршат в песочных часах,
Отмеряя неведомый срок.
Легче бить того, кто поднялся в рост,
Ложь на трупах жиреет, как воронье,
Но омыты слезами и светом звезд
Будут раны твои и имя твое.
То ли сумерки, то ли снова рассвет
Бесконечная пытка ночей без сна.
На алмазном песке кровавый след
Равнодушная смоет волна...
Отзвенел последний аккорд, и Эллен, подняв голову, увидела, что он спрятал лицо в ладонях, и что руки у него покрыты следами недавних ожогов. Сердце на миг остановилось, и острая жалость пронзила ее, как стрела.
- Если хочешь, я дам тебе силу, - сказал он. - У тебя есть дар пробуждать сердца.
Она только кивнула, соглашаясь.
...Вот крепость, что стоит над Бездной, и братство хранителей ее. И вот мир, что готов рухнуть в Бездну, обратиться в ничто, ибо равновесие нарушено. Не первый раз клонятся чаши весов, но кто может поручиться, что не в последний? Ибо нет священной чаши Грааля, дающей утоление жажды и исцеление...
x x x
Наскучившее морское путешествие наконец-то завершилось. Уже можно было различить в свете полдневного солнца сады и дома колониальной столицы Антенор, террасами спускавшиеся к морю по склону горы Монтан. Мадам Илэн д'Эйли лениво обмахивалась веером, сидя в плетеном кресле на верхней палубе. Ветерок, подгонявший корабль "Розовый ирис", совершенно не освежал. Ах, скорее бы очутиться на твердой земле, в прохладной тени деревьев, у журчащего фонтана!
В порту уже ждали прибытия "Ириса" - мадемуазель Лилиан де Фюни, сердечная подруга мадам Илэн, была заранее извещена. И как только из порта сообщили, что корабль подходит к причалу, карета мадемуазель де Фюни была готова.
Когда Илэн томно и расслаблено сошла на берег, Лилиан с радостным возгласом раскрыла ей объятия:
- О, дорогая, я так рада! Я уже думала, что ты так и не выберешься из своего поместья!
- Ах, Лили, - слабым голосом отвечала Илэн, - разве возможно для женщины, наделенной столь тонкой душой, как у меня, вытерпеть долгое присутствие моего супруга! Он зарылся в скучные научные трактаты и совершенно не уделяет мне внимания. Я так болела весь год, совершенно измучилась. А эта жара и качка на корабле довели меня чуть ли не до смерти... К праздникам я намереваюсь уехать в Столицу, но я слыхала, что все изысканное общество нынче собирается здесь, в Антеноре.
Надо сказать, что плотная фигура и румяное лицо мадам д'Эйли ничуть не свидетельствовали о нахождении на грани обморока от слабости и усталости, а громкий голос и жеманные манеры отнюдь не наводили на мысль о тонкости душевной. Но Лилиан тем не менее сочувственно вздохнула:
- Да, ты так побледнела и устала! Но увы - здесь тоже не очень весело. Представь себе, милая Илэн, у нас здесь собрался весь цвет Аквитании. Герцогиня держит салон, и если бы не ее четверги, я бы умерла от тоски.
К слову сказать, мадемуазель де Фюни всегда, начав говорить, едва могла остановиться, а уж выслушать собеседника не затруднялась и подавно. В ее хорошенькой головке никак не могла угнездиться мысль, что людям вовсе не интересны бесконечные выспренние подробнейшие рассказы о ее переживаниях и героях ее нового романа (в прямом и переносном смысле). Ибо мадемуазель де Фюни имела привычку изображать малейшие свои переживания в бесчисленных прециозных романах из чужестранной жизни, словно надеялась сравняться в этом с госпожой Скюдери. Ее герои то и дело совершали чудеса отваги в самых невероятных ситуациях, героини были все как одна прекрасны, талантливы, умны, утонченны и несчастны в личной жизни.
Что же касается вышеупомянутого салона, то завела его в Антеноре герцогиня де Ш. (настоящего ее имени мы называть не будем, дабы не запятнать славное и знатное имя чернилами, а будем звать просто Роксаной - ибо именно так ее зовут посетители салона). Роксане было около тридцати лет, и два года назад ей пришлось покинуть Столицу из-за политических интриг, в которых она участвовала на стороне королевы Катарины против графа де Боша и его камарильи. Теперь она, будучи дамой образованной и утонченной, держала салон, в котором была окружена поэтами, менестрелями, актерами и кавалерами, многие из которых имели сомнительное удовольствие навлечь на себя немилость короля. Словом, салон Роксаны был островком столичного блеска в унылой жизни запроливной провинции и цветником прекрасных дам. По вышеуказанной причине мы не станем называть их настоящие имена, ограничившись теми, которые эти дамы и их не менее блистательные кавалеры носили в салоне. Каждый здесь старался блеснуть поэтическим либо музыкальным талантом. В их кругу было модно демонстрировать свободомыслие и вольнодумство, однако вне салона его посетители соблюдали все условности и исправно посещали церковь. Сердечные же дела салонного общества были столь запутанны, что причудливые многоугольники, ими образованные, затруднился бы определить самый ученый геометр. Одна из таких фигур и была первопричиной нынешней горести мадемуазель Лилиан.
