Горе от ума. Пьесы - Сухово-Кобылин Александр Васильевич

Фамусов Четыре. Хлёстова Три, сударь. Фамусов Четыреста. Хлёстова Нет! триста. Фамусов В моём календаре… Хлёстова Всё врут календари. Фамусов Как раз четыреста, ох! спорить голосиста! Хлёстова Нет! триста! — уж чужих имений мне не знать! Фамусов Четыреста, прошу понять. Хлёстова Нет! триста, триста, триста.

Явление 22

Те же все и Чацкий.

Наталья Дмитриевна Вот он. Графиня-внучка Шш! Все Шш! (Пятятся от него в противную сторону.) Хлёстова Ну как с безумных глаз Затеет драться он, потребует к разделке! Фамусов О господи! помилуй грешных нас! (Опасливо.) Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон. Дай пульс. Ты нездоров. Чацкий Да, мочи нет: мильон терзаний Груди от дружеских тисков, Ногам от шарканья, ушам от восклицаний, А пуще голове от всяких пустяков. (Подходит к Софье.) Душа здесь у меня каким-то горем сжата, И в многолюдстве я потерян, сам не свой. Нет! недоволен я Москвой. Хлёстова Москва, вишь, виновата. Фамусов Подальше от него. (Делает знаки Софии.) Гм, Софья! — Не глядит! София (Чацкому) Скажите, что вас так гневит? Чацкий В той комнате незначащая встреча: Французик из Бордо, надсаживая грудь, Собрал вокруг себя род веча И сказывал, как снаряжался в путь В Россию, к варварам, со страхом и слезами; Приехал — и нашёл, что ласкам нет конца; Ни звука русского, ни русского лица Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями; Своя провинция. Посмотришь, вечерком Он чувствует себя здесь маленьким царьком; Такой же толк у дам, такие же наряды… Он рад, но мы не рады. Умолк, и тут со всех сторон Тоска, и оханье, и стон. Ах! Франция! Нет в мире лучше края! — Решили две княжны, сестрицы, повторяя Урок, который им из детства натвержен. Куда деваться от княжен! Я одаль воссылал желанья Смиренные, однако вслух, Чтоб истребил господь нечистый этот дух Пустого, рабского, слепого подражанья; Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой, Кто мог бы словом и примером Нас удержать, как крепкою возжой, От жалкой тошноты по стороне чужой. Пускай меня отъявят старовером, Но хуже для меня наш Север во́ сто крат С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад — И нравы, и язык, и старину святую, И величавую одежду на другую По шутовскому образцу: Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем, Рассудку вопреки, наперекор стихиям; Движенья связаны, и не краса лицу; Смешные, бритые, седые подбородки! Как платья, волосы, так и умы коротки!.. Ах! если рождены мы всё перенимать, Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев. Воскреснем ли когда от чужевластья мод? Чтоб умный, бодрый наш народ Хотя по языку нас не считал за немцев. «Как европейское поставить в параллель С национальным — странно что-то! Ну как перевести мадам и мадмуазель? Ужли сударыня!!» — забормотал мне кто-то… Вообразите, тут у всех На мой же счёт поднялся смех. «Сударыня! ха! ха! ха! ха! прекрасно! Сударыня! ха! ха! ха! ха! ужасно!!» — Я, рассердясь и жизнь кляня, Готовил им ответ громовый; Но все оставили меня. — Вот случай вам со мною, он не новый; Москва и Петербург — во всей России то, Что человек из города Бордо, Лишь рот открыл, имеет счастье Во всех княжен вселять участье; И в Петербурге и в Москве, Кто недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых, В чьей, по несчастью, голове Пять, шесть найдётся мыслей здравых И он осмелится их гласно объявлять, — Глядь…