Жан Ануй - Коломба
Коломба. Бедняжка Жюльен…
Жюльен. С тех пор я не разрешаю себе ругать литературу. Именно стихам Нашего Дорогого Поэта я обязан тем, что еще жив и в скором времени буду призван на службу Франции, как положено, с винтовкой в руках.
Коломба. А кто это Наш Дорогой Поэт?
Жюльен. Эмиль Робине, член Французской академии. Мамин поэт. Он зовет ее Наша Дорогая Мадам. Она его — Наш Дорогой Поэт. Придется тебе привыкнуть. В театре все дорогие.
Коломба (помолчав). А как ты думаешь, она нам поможет?
Жюльен. Добиться этого будет нелегко. Но, учитывая обстоятельства семейные и патриотические, придется старухе раскошелиться, поверь мне.
Коломба. Некрасиво так о ней говорить.
Жюльен. Знаю. И мне бы тоже хотелось, чтобы меня научили произносить слово «мама», чтобы это слово брало меня за душу.
Коломба. А почему она любит твоего брата, а не тебя?
Жюльен. Арман — сын жокея, который был единственной ее страстью. Она до сих пор питает… я хочу сказать, не страсть, а бывшего жокея. Арман появился на свет божий после меня. И лицом он был красивее меня и к ней ближе. Целые дни болтался за кулисами, охотно подставлял дамам для поцелуя щечку. Вот его фотографии отлично удавались — кудрявенький, с леденцом в руках, жмется к мамочкиным юбкам. А я слишком напоминаю ей отца. Такой же требовательный, такой же брюзга.
Коломба. Надо признаться, жить с тобой не легко. Или ты дуешься, или молчишь. Ну скажи, разве хорошо, что ты ничего не рассказывал мне о своем отце?..
Жюльен. Ты выходила замуж за сироту, и я считал, что для тебя так будет лучше. Будь на то моя воля, ты бы и ее никогда не увидела.
Коломба. А кто был твой отец?
Жюльен. Офицер, он служил в Марокко. Таких людей обычно называют невыносимыми, и, без сомнения, таковы они и есть. Прямолинейность, честность, забота о чести, чрезмерная, я бы сказал, забота со всеми вытекающими отсюда малоприятными для ближних последствиями. Он обладал тем особым талантом, с помощью которого мизантроп безошибочно обнаруживает женщину, способную его замучить, — и вот такой человек влюбляется в маму, когда она приезжает в Марокко на гастроли. Он решил, что она станет единственной женщиной в его жизни. А она подарила ему три недели наслаждений, а потом взяла и бросила ради комика из их труппы. Папа же принимал жизнь всерьез. Он тщательно смазал большой револьвер и… пустил себе пулю в лоб…
Коломба. Какой ужас!
Жюльен. Да. Кстати, маме и этот поступок тоже страшно не понравился. Но так как во время гастролей аборт сделать трудно, я и появился на свет уже по возвращении труппы в Париж. Вот и все.
Коломба. Однако она твоя мать. А если бы ты приложил немного доброй воли…
Жюльен. Мерси. Добрую волю, как ты выражаешься, я храню про себя. И не намерен ее прикладывать куда попало.
Коломба. И ты тоже, Жюльен, невыносимый человек!
Жюльен. Невыносимый — это не для французов! Скажи еще, что я не патриот, хотя и иду на три года в Шалонские лагеря и буду учиться там стрелять, чтобы защищать республику.
Коломба. Если бы ты попросил мать, уверена, при ее связях она добилась бы, чтобы тебя не взяли.
Жюльен. Мерси. Я антимилитарист, поэтому-то я не желаю обращаться с просьбами к французской армии, даже с просьбой не призывать меня. Буду, как и все прочие, три года валять дурака и начищать винтовку образца восемьдесят девятого…
Коломба (тихо). А я тем временем…
Жюльен (подходит к ней; сразу весь как-то изменился). Коломба, любимая, только ты и есть у меня на всем свете. Ты же отлично знаешь, что, расставшись с тобой, я подохну с тоски. Но ты также знаешь, что не смогла бы меня любить, если я, чтобы не расставаться с тобой, пошел бы на какую-нибудь низость.
Коломба. Что ты говоришь, милый! Я вполне могла бы тебя любить, если бы даже…
Жюльен. Но не я. Я дорожу тем, что могу, не стыдясь, смотреть в зеркало, когда бреюсь по утрам.
Коломба (со вздохом). Как с тобой все сложно!
Жюльен (ласково). Не будь несправедливой, Коломба. Разумеется, честность — это вещь обоюдоострая, но ведь не я же, в конце концов, ее изобрел…
Жорж (вбегает с криком). Идет! Она внизу, там студенты просят у нее автографы.
Жюльен. Они еще не выпрягли лошадей из ее кареты? Это уже стало традицией после каждого нового триумфа — эти милые юноши впрягаются в ее карету. А так как мать скупа до омерзения, она даже стала подумывать — не продать ли лошадь, к чему ее зря кормить…
Жорж. Если вы будете с ней так себя вести, бедный мсье Жюльен, все начнется сначала. Прямо смотреть больно; видели бы вы, как мсье Арман из нее веревки вьет, а почему? Потому что умеет подольститься…
Жюльен. Оплакивай лучше свой зад, Жорж, а не меня! Буду вести себя, как захочу.
Жорж. Ох уж мне эти мужчины, мадам Жюльен! Все они одним миром мазаны. Пойду скажу ей, что вы здесь, может, так оно лучше будет. (Уходит.)
Коломба (подходит к Жюлъену). Ты же знаешь, Жюльен, по какому делу мы пришли. Молю тебя, будь с ней любезен ради маленького и ради меня.
Жюльен (прислушивается). Слушай, слушай же! Мы отхаркиваемся, мы задыхаемся, мы еле волочим свои старые кости по ступенькам лестницы, чтобы нам еще разок поаплодировали, а уж давно бы пора ей сидеть дома да вязать, как все прочие старухи… Но куда там! На сцене мы вечно юны, нам больше двадцати не дашь, мы жеманничаем, мы соблазняем, мы воркуем… И это моя мать!
Коломба (кричит). Жюльен!
Жюльен (дурачась). Коломба, держись прямее. Сейчас перед тобой появится престарелая богиня любви Третьей республики… Надеюсь, ты, которая веришь в любовь, испытываешь законное волнение?
Коломба. Я боюсь, дорогой.
Жюльен. Ее? Да она не кусается. Зубов нету! Нет даже ручной пумы, которую она таскала за собой целых шесть лет! Пума сдохла в зоологическом саду. От омерзения.
Коломба (шепчет). Я боюсь тебя, Жюльен…
Появляется мадам Александра, окруженная своей свитой — Жорж, парикмахер, администратор, режиссер, педикюрщик, — проходит мимо Коломбы и Жюльена, даже не взглянув на них, и исчезает в своей уборной, откуда доносится ее повизгивающий голос, создавший ей некогда славу, а теперь изменившийся из-за вставных зубов.
Голос мадам Александры. Сын? Напрасно старался. Скажите ему, что я не желаю его видеть!
Дверь уборной закрывается, пропустив весь кортеж.
Жюльен (стоит неподвижно, как громом пораженный. Когда мадам Александра уходит, он взрывается). Ну нет! Это уж слишком! На сей раз я в щепки разнесу весь ее театр!
Коломба (пытается его удержать). Дорогой мой, успокойся. Криком ты ничего не добьешься.
Жюльен. Оставь меня. Я хочу кричать. Иначе я задохнусь. Мама! (Врывается в уборную и стучит в туалетную комнату. С силой трясет дверь.) Мама! Открой! Сейчас же вели открыть, или я взломаю дверь. (Трясет дверь, она не поддается.) Забилась в угол, как старая крыса в нору. Сидит себе на сундуке, боится, что обворуют. (Мечется по уборной, как лев в клетке, кричит.) Мадам Александра, если вы не откроете, я перебью ваши вазы китайского фарфора, раздеру на клочки ваши якобы персидские ковры, сжую ваши вечнозеленые растения! Откройте, мадам Александра, иначе вам это обойдется чудовищно дорого, гораздо дороже, чем если вы удовлетворите мою просьбу! (Трясет дверь, кричит.) Мадам Александра, на подмостки! Начинается знаменитая сцена из третьего действия, сцена с обожаемым сыном. Вы сможете снова сыграть роль великодушной матери. Мадам Александра, публика вас требует. Ваш выход!
Дверь приоткрывается. Показывается педикюрщик, крепко придерживая створку.
Педикюрщик. Мадам Александра просит передать мсье, что она не может принять мсье. У нее репетиция.
Жюльен (в полуоткрытую дверь). Мадам Александра, я совершенно спокоен. Я фантастически спокоен. Но я не желаю беседовать с вашим педикюрщиком. Окажите мне честь выслушать меня лично, и я объясню, почему ваш сын хочет вас видеть.
Голос мадам Александры (отчеканивающий каждое слово). Пусть удалится из моей уборной и пусть ждет в коридоре!
Жюльен (стискивает зубы. Побледнев, вдруг). Хорошо, момочка. Я подожду в коридоре, момочка. (Выходит, хлопая дверью; увидев дрожащую от страха Коломбу, подходит к ней, рычит.) Я спокоен. Да или нет? По-моему, я говорил с нею вполне вежливо.
