Служили два товарища - Дунский Юлий Теодорович
Связисты на берегу уже приладили провод к ящику полевого телефона. Командарм секунду подумал, потом сказал адъютанту:
— Передай на Литовский: держаться до конца, держаться любой ценой. Подкрепление будет! — Он нашёл глазами начальника штаба. — Приказываю: форсировать Сиваш силами восьмой кавбригады, отдельной кавбригады, третьей кавдивизии… Брод есть, трасса точно обозначена телефонным проводом — кавалерия пройдёт!..
…Некрасов сидел на земле, закрыв глаза, привалившись к колесу автомобиля.
— Некрасов! — громко сказал над ним начдив 61-й. — Иди, милый, отдыхай!..
Андрей открыл глаза и тяжело встал.
— Разрешите вернуться на Литовский?
— Смотри, какой бедовый!.. Говорят тебе — иди спать!
Недалеко от них связист кричал в трубку телефона:
— Литовский!.. Литовский!.. Литовский!.. Слышу тебя!..
Отряды пехоты на берегу расступились, и в просеке между ними показалась кавалерия.
Безногий комбриг подбодрил мизинчиком усы и заорал во всё горло:
— Вот когда мне хорошо! Вот когда ножки не промочу!
Бойцы с готовностью засмеялись командирской шутке.
С плеском, с гиканьем, со ржаньем лошадей конница на рысях врезалась в воду.
Литовский полуостров
8 ноября. 9 час. 00 мин
Вода поднялась ещё выше, оставив Карякину с его отрядом совсем узкую полоску прибрежного склона. Уже рассвело, и хорошо были видны подводы по ступицу в воде, пушки, нацеленные круто вверх, притулившиеся в окопах бойцы.
Воздух был наполнен гулом. Орудия врангелевцев стреляли непрерывно; то и дело на нашей стороне вырастали кусты взрывов — чёрные, если снаряды попадали в берег, белые, если они рвались на воде.
Карякин подполз к самому гребню и, уткнув подбородок в землю, смотрел, что делается у белых. На его глазах из окопов в степи полезли зелёные английские шинели, слились в сплошную линию и двинулись вперёд. Чёткое «ура» неторопливо перекатилось справа налево, как на ученье. Заблестели иголочки штыков. Белая пехота шла в атаку.
— Амба, — с тоской сказал Карякин и сполз по склону вниз.
— Товарищи! — закричал он. — Слушайте меня. Занять боевую позицию! Выкатывай орудия! Будем бить прямой наводкой… И пускай белые гады не радуются. Мы помрём сегодня, а они завтра!.. Потому что революция победит, даже несмотря на нашу гибель…
По пояс в воде стоял посреди Сиваша человек. В одной руке он сжимал винтовку другой поддерживал телефонный провод. Саженях в тридцати от него был другой такой же человек, ещё дальше — третий, четвёртый… Они стояли неподвижно, будто вбитые в дно сваи, а мимо, чуть не задевая их мокрыми конскими боками, шла через Сиваш кавалерия. Конники двигались гуськом — притихшие, сосредоточенные. Только мальчик-горнист чёртиком вертелся в седле: ему нравилось всё странное, что происходило в эту ночь.
— Эй, мужичок! — окликнул он связиста. — Чего там по телефону гуторят?.. Тебе слыхать?
Связист, не отвечая, смотрел мимо него усталыми до беспамятства глазами.
Лошадка под горнистом вдруг нырнула в воду по шею — видно, оступилась с тропки. Она перепуганно заржала, кое-как поймала дорогу и, расплёскивая грудью воду, шибко пошла вперёд. Она обгоняла одного конника за другим, а мальчик смеялся и нарочно торопил её пятками.
Четыре карякинских орудия, задыхаясь от спешки, били по белым. Тявкали «льюисы» и «максимы». Бойцы, лёжа плечом к плечу, палили из винтовок.
А белые цепи, почти не редея, всё надвигались, и ничего с ними нельзя было поделать.
Ударил в уши гром, метнулась брызгами земля, и одна из пушек, развороченная врангелевским снарядом, заскользила вниз по склону и задом въехала в воду. Вода зашипела, поднялся пар.
Белые снова закричали «ура» и, пригнувшись, побежали вперёд.
Карякин вскочил с земли и в бессильной ярости швырнул «лимонку», хотя враги были ещё далеко.
— Врёшь! — заорал он. Мы ещё живые!..
Тяжело топоча сапогами, врангелевцы бежали на него.
И в этот момент на бугор, туда, где стояло, покосившись, красное знамя, вылетел всадник.
Он вскинул к небу горн, и воздух разорвала жестокая весёлая трель — сигнал кавалерийской атаки.
Белая цепь дрогнула, будто споткнувшись об эти звуки. Секунда — и врангелевцы попадали на землю, залегли; с красной кавалерией шутки были плохие.
А мальчик-горнист всё продолжал трубить. Карякин метнулся к нему:
— Где наши?! Где?
— А бис их знает, — сказал мальчик с досадой. — Отстали… А я всё равно буду трубить!
— Слазь! — закричал Карякин и дёрнул горниста за ногу. — Убьют!..
— Успею, — сказал мальчик и вдруг, уронив горн, сполз прямо на руки Карякину, его убило сразу, наповал.
Белые поняли, что сигнал горна обманул их. Цепь снова поднялась в рост, покатилась вперёд, нацелившись штыками.
Вот тогда-то над гребнем показались оскаленные конские морды, засверкали шашки.
Перемахивая через окоп, через головы карякинских бойцов, конники мчались в атаку — в кавалерийскую атаку, от которой нет спасения. А сзади, словно морские чудища, лезли, лезли на берег из воды мокрые лоснящиеся кони, и всадники свирепо шпорили их, торопя в бой.
Штаб армии
8 ноября. 15 час. 00 мин
На стене висела карта Крыма, и в неё были воткнуты красные флажки: три на Литовском полуострове и целая шеренга перед Турецким валом.
— Сейчас на Литовском полуострове идут ожесточённые бои. Остатки штурмовых колонн и прибывшая им на помощь конница делают героические попытки пробиться о глубь полуострова. Перебросить туда дополнительные подкрепления нет возможности… — Тут командарм сбился с привычного сухого тона и сказал вдруг с неимоверной горечью: — Всё против нас! И вода, и ветер, и холод!..
Командиры слушали в хмуром молчании. Начдив 61-й тихо покашлял и сконфузился, оттого что не смог удержаться. А командарм продолжал подчёркнуто бесстрастно:
— Только что получен приказ командующего Южным фронтом. Командюж приказывает атаковать в лоб Турецкий вал. Атаковать без малейшего промедления… Смысл этого манёвра, я думаю, вам ясен. Если белые снимут мобильные части с Турецкого вала и перебросят их на Литовский полуостров, нашим там не удержаться. Значит, мы должны отвлечь все силы противника на себя. А для этого необходим лобовой удар… Приказываю начать штурм в шестнадцать ноль-ноль силами пятьдесят первой дивизии, четыреста сорок шестого и четыреста пятьдесят шестого стрелковых полков и отдельной огневой бригады. Артподготовку начать немедленно!..
Ухали трёхдюймовые пушки, отпрыгивая назад при каждом выстреле. Сосредоточенно и неторопливо артиллерия красных долбила Турецкий вал.
Впереди орудийных позиций лежала, прижавшись к земле, пехота, ждала своего часа. Не больше версты разделяло красных и белых. Вдали, за полосой скучной ровной земли, высился Турецкий вал. Он неодобрительно смотрел на врага всеми своими бойницами, чёрными зрачками пушек, но пока, до поры до времени, молчал.
Андрей Некрасов пристроился со своей камерой на удобном бугорке и мерно крутил ручку, повернувшись задом к грозному Перекопскому валу. Он снимал красную артиллерию.
И вдруг все орудия разом смолкли. Стало слышно рычанье автомобильных моторов; в просветах между батареями показались броневики. Их было двенадцать. Отфыркиваясь чёрным дымом, бронеавтомобили пошли вперёд.
Едва один из них, с надписью «Красный варяг» на боку, поравнялся с Некрасовым, крышка люка откинулась. Оттуда высунулся матрос в тельняшке и бескозырке.
— Эй, фотограф! — крикнул он Андрею. — Сымай мою личность! — И, засмеявшись, нырнул обратно в люк.
Когда броневики миновали линию окопов, с земли стала подниматься пехота. Снова загрохотали наши орудия. Было шестнадцать ноль-ноль. Штурм начался.
Что могла поделать пехота и дюжина броневиков против вооружённой до зубов крепости? Отвесная стена высотой в двенадцать аршин щетинилась, как ёж иглами, стволами пушек и пулемётов. А перед стеной ещё был ров пятисаженной глубины…
