Питер Квилтер - Занавес поднять!
ТЕРЕЗА. Хватит, все успокоились. Нет смысла обсуждать это сейчас. Все и так на нервах. Идёмте подышим свежим воздухом, а здесь всё закроем и вернёмся в понедельник.
ШЭРОН. Правильно, хорошая мысль! Расходимся по домам и ни о чём не думаем. Занимаемся сексом.
БЕТТИ. Это если страшно повезёт.
ШЭРОН. Пошли, Тереза. Помогу тебе всё закрыть.
ТЕРЕЗА. Ну, что, все согласны? Про понедельник?
ДЖЕКИ. Так будет лучше всего. Идём, Бетти, у тебя же ключи.
БЕТТИ. Да, верно.
Джеки и Бетти уходят. Шэрон, расстроенная, садится на пол в углу.
ТЕРЕЗА (Пэм). Я подброшу тебя до дома. Тебе лучше не садиться за руль.
ПЭМ. Да, наверное.
ТЕРЕЗА. Прости меня за сегодня, мама. (целует Пэм в щёку) Всё равно всё будет хорошо.
Тереза идёт к выходу.
ПЭМ. Тереза? (Тереза останавливается и оборачивается) Я не приду в понедельник.
ТЕРЕЗА. Тогда во вторник?
ПЭМ. Нет. Для меня с театром покончено. Он меня угнетает.
ТЕРЕЗА. Мама, прошу тебя…
ПЭМ (спокойно). Мне никогда не было здесь хорошо. Слишком много всего. А я хочу жить простой жизнью. Работать в супермаркете, сидеть по субботам перед телевизором и пить чай. Заниматься домом. А без этого всего… я могу прожить. Я сделала, что смогла. И теперь меня можно отпустить. Так будет лучше.
ТЕРЕЗА. Нет, не будет. Ты одна из нас. Так хотел папа.
ПЭМ. Твой отец хотел не того, чтобы я возвращала к жизни этот чёртов театр. Он затащил меня сюда, чтобы мне пришлось поработать вместе с Джеки. Чтобы нельзя было с ней не встречаться. Он хотел, чтобя я день за днём сносила её присутствие. И знаешь почему?
ТЕРЕЗА. Нет.
ПЭМ. Чтобы в конце концов я к ней привыкла. Чтобы в конце концов перестала её оскорблять. Чтобы в конце концов поняла, почему он её полюбил. Чтобы поняла, что меня он попросту не любил. И что её вины в этом нет. Вот почему я оказалась здесь. И вот почему мне здесь незачем больше быть.
Подходит к Терезе и целует её в щёку.
Буду ждать тебя у машины.
Пэм идёт к выходу.
ТЕРЕЗА. И тебе этого хватит?
ПЭМ. Чего?
ТЕРЕЗА. Чая и телевизора. Да, я понимаю, что это был просто какой-то ужас — но ведь всё равно потрясающе, нет?
ПЭМ. Я слишком стара для таких потрясений.
ТЕРЕЗА. Неправда. И ты ещё вернёшься. Я уверена.
Не говоря больше ни слова, Пэм уходит.
ШЭРОН. Надо нам пойти выпить.
ТЕРЕЗА. Я не очень хорошая компания.
ШЭРОН. Ой, ладно, не говори ерунды!
ТЕРЕЗА. Нет, спасибо, я останусь здесь.
Шэрон подходит к Терезе, берёт её за руку и ведёт на авансцену. Они садятся, свесив ноги со сцены.
ШЭРОН. Тереза, тебе, может, неприятно это слышать, но по-моему, уже пора.
ТЕРЕЗА. Нет — надо ещё кое-что сделать.
ШЭРОН. Я хотела сказать, пора перестать всё время думать об отце. Он и театр — это разные вещи. Мне кажется, ты их иногда путаешь.
ТЕРЕЗА. Я очень… это очень непросто.
ШЭРОН. Вот поэтому и надо выпить. Бутылка вина — и смотришь на всё уже совершенно по-другому. Две бутылки — и уже ни на что не обращаешь внимания. И потом, мы же не собираемся сносить театр. Может, кто-то неравнодушный его купит, вернёт ему былую славу.
ТЕРЕЗА. Или сделает здесь автостоянку.
ШЭРОН. Нет. Вот смотри. Вот как всё устроено в нашей стране. Годами на наших глазах что-нибудь рушится, ржавеет, осыпается, но мы не замечаем. А потом, когда уже вот-вот развалится на куски, все начинают кричать: «Мы должны спасти!» Церкви, театры, школы, старые памятники, что угодно. Никто ничего не делает до самой последней минуты. За столько лет ни малейшего интереса, и вдруг все встают и говорят, что сносить — это преступление. …Так что давай просто дождёмся этой последней минуты — и встанем рядом со всеми.
ТЕРЕЗА. Да, ты права, но… я никак не могу избавиться от чувства, что подвела отца. Что не сделала то, чего он хотел.
ШЭРОН. Он свёл нас всех вместе. Пять человек, которых он любил больше всего на свете, работали здесь в одной команде, как друзья. После концерта я видела, как Пэм с Джеки почти сорок минут говорили друг с другом. Сорок минут — и ни одного грубого слова, ни одного оскорбления. Это на тридцать девять минут и сорок секунд дольше, чем раньше. Будто разговаривали совершенно другие люди. Наверное, твой отец всё-таки получил, что хотел. Чего хотел на самом деле. Чтобы мы пятеро — стали одной семьёй.
ТЕРЕЗА. …Да… Да, правда.
Шэрон и Тереза обнимаются.
ШЭРОН. Ну, давай поднимайся.
Обе встают.
Надо нам тебя напоить — и посмотреть: вдруг удастся свести тебя с кем-то из технарей.
ТЕРЕЗА. Нет уж, спасибо, я пока не готова завязывать романы.
ШЭРОН. Поверь мне, завязывать роман нет никакой необходимости. Уж будь спокойна.
ТЕРЕЗА. Ну, что ж — значит, будем жить рискованно. Только сначала надо всё хорошенько запереть. Убрать урну с папиным прахом в надёжное место.
ШЭРОН. С прахом… да… я об этом позабочусь.
ТЕРЕЗА. Ты помнишь, где урна?
ШЭРОН. Более или менее…
Они идут к выходу. Шэрон уходит, а Тереза останавливается у края сцены.
ТЕРЕЗА. …Ничего. Мы ещё вернёмся.
Свет медленно гаснет. Одновременно начинает звучать музыка — Заключительные аккорды песни Лайзы Минелли «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Как только заканчивается музыка, наступает полная темнота. Несмотря на то, что зрители здесь начнут аплодировать, это ещё не поклон. Вновь звучит музыка для аэробики из первого акта (или же другая и даже более красочная). Яркие цветные лучи света заливают сцену. В блестящих пиджаках выходят Бетти, Джеки и Шэрон и начинают исполнять под музыку тщательно отрепетированную серию движений аэробики. Через некоторое время, также в блестящем костюме, входит Тереза и присоединяется к остальным. Ещё через некоторое время одетая в том же стиле входит Пэм. Её встречают с изумлением и радостью, как будто её появления никто не ждал. Все пятеро искусно и энергично исполняют движения аэробики, которые заканчиваются одновременно с музыкой эффектным финалом.
Затемнение. Занавес.
КОНЕЦ
