Эдуардо Де Филиппо - Неаполь – город миллионеров

Эдуардо Де Филиппо

Неаполь — город миллионеров

Перевод Д. Шевлягина

Действующие лица

Дженнаро Йовине

Амалия — его жена

их дети: Мария Розария, Амедео

Эррико Красавчик

Пеппе Домкрат

Риккардо Спазиано — бухгалтер

Федерико

Доктор

Паскуалино — маляр

Поп

Чаппа — бригадир карабинеров.

Агенты

Аделаида Скьяно

Ассунта — ее племянница.

Донна Пеппенелла

Тереза

Маргерита

Действие происходит в Неаполе:

первое действие в конце второго года войны;

следующие действия — после высадки англо-американских войск в Италии.

Действие первое

Большая, грязная, закоптелая комната донны Амалии Йовине на первом этаже. В глубине сцены — большая сводчатая ниша, в ней застекленная дверь с деревянными ставнями, выходящая в переулок. В первой кулисе слева от зрителя — дверь. Напротив, справа от зрителя, — другая дверь из нетесаных досок, на ней неопытной рукой выведено темно — зеленой масляной краской: «Вход во дворик». В правом дальнем углу сцены сколоченная из первого попавшегося под руку материала перегородка образует тесную прямоугольную каморку. В каморке видны узкий тюфяк и другие принадлежности маленькой бедной спальни. На сцене обязательно должны быть: слева от зрителя двуспальная кровать, медные части которой потускнели и позеленели; комод, шифоньер, на них статуэтки святых, стеклянные колпаки; грубый стол и соломенные стулья. Остальную мебель в дурном вкусе прошлого века подберет сам режиссер и расположит так, чтобы подчеркнуть тесноту и неудобства, которые испытывает большая семья от содержания «подпольной кофейни». На столе стоят несколько кофейных чашек различных размеров и цвета и медная полоскательница с водой. Раннее утро. Сквозь стеклянную дверь в глубине сцены видны переулок и два окна, закрытых ставнями, в первом этаже противоположного дома. Между ними в небольшой нише — мраморное изображение мадонны дель Кармине, установленное здесь богомольными жителями переулка. Перед изображением свисает маленькая лампадка.

Действие происходит в конце второго года войны (1942 г.). У стола в центре сцены стоит Мария Розария. На ней дешевенькое платье. Она моет грязные чашки, ополаскивает их и расставляет в порядке на столе. Из переулка издалека доносятся неясные голоса ссорящихся людей. Постепенно ссора разгорается, так что можно разобрать голоса и отдельные выкрики. Иногда верх берет голос Амалии Йовине. Мария Розария спокойно продолжает свою работу, словно все происходящее ее не касается. Из левой двери входит Амедео, он только что проснулся. Зевая и потягиваясь, лениво идет в глубь сцены. Это молодой человек лет двадцати пяти, худощавый, смуглый, симпатичный, проворный, но физически не очень крепкий. На нем свитер из грубой шерсти цвета ржавчины, заштопанный, а кое — где дырявый. В правой руке — похожее на тряпку полотенце.

АМЕДЕО (сестре). Можно немного кофе?

МАРИЯ РОЗАРИЯ. Его еще надо приготовить.

АМЕДЕО. Процедить?

МАРИЯ РОЗАРИЯ (с видом человека, говорящего: «Тебе придется подождать»). Надо сварить вчерашнюю гущу.

АМЕДЕО (недовольно). Эх, да что ж это такое? С утра и кофе нельзя выпить. Собачья жизнь!

Мария Розария не отвечает.

А мама где?

МАРИЯ РОЗАРИЯ. Вышла.

АМЕДЕО. А папа?

МАРИЯ РОЗАРИЯ. Еще не проснулся.

Из каморки доносится странный звук, похожий на хрюканье, а затем вялый, охрипший от сна голос Дженнаро: «Я проснулся, проснулся… Я проснулся опять! Меня мать разбудила! Да разве в нашем доме дадут поспать вволю…» Ссора в переулке становится все более бурной: особенно отчетливо доносится голос Амалии.

ДЖЕННАРО (из каморки). Слышишь?.. Какая катавасия!

АМЕДЕО (Марии Розарии). Разве… это мама?

МАРИЯ РОЗАРИЯ. Она разговаривает с донной Виченцей.

ДЖЕННАРО. Разговаривает? Да она ее сейчас съест!

АМЕДЕО. И все из-за того, что случилось на прошлой неделе?

МАРИЯ РОЗАРИЯ (имея в виду донну Виченцу). Она нахалка, лгунья, интриганка… Когда она приходила к нам, мама угощала ее кофе, да еще, бывало, даст что-нибудь для ее маленькой обезьянки — дочки — то старое платьице, то свежее яичко… Да что говорить, мама у нас иногда все видит насквозь, а то словно слепая… Донна Виченца познакомилась с человеком, который перепродавал нам кофе, а потом добилась, что он ей стал носить… Теперь она не только устроила у себя кофейню совсем рядом с нами, но и берет за чашку кофе по две с половиной лиры. На пол — лиры дешевле.

ДЖЕННАРО (из каморки). «Гран Кафе Италия» конкурирует с «Гамбринусом»!

МАРИЯ РОЗАРИЯ (не обращая на него внимания). И еще говорит всем, что у нас кофе с суррогатом!

ДЖЕННАРО (оттуда же). Постой… Не «у нас», а у вас. У твоей матери… Я бы этого не позволил… С этим делом сиди и дрожи: полиция, карабинеры, фашисты…

МАРИЯ РОЗАРИЯ. Ну да… если бы мы слушали вас, то умерли бы с голоду!

ДЖЕННАРО. Скажи лучше — жили бы честно…

МАРИЯ РОЗАРИЯ. А что, разве продавать кофе — нечестно?

АМЕДЕО. Если мы не будем, то сотни других людей этим займутся… Вон ведь Виченца тоже стала продавать кофе.

ДЖЕННАРО. На прошлой неделе на Понте ди Мола один синьор прыгнул вниз головой с четвертого этажа…

АМЕДЕО. При чем здесь это?

ДЖЕННАРО. Почему бы и тебе не прыгнуть?

АМЕДЕО. Папа, вы не понимаете некоторых вещей… Вы человек другого века.

Мария Розария делает брату знак, словно говоря: «Не обращай на отца внимания».

И все же отец верно говорит!

ДЖЕННАРО. Верно говорю, правда? Тебе сестра сделала знак: «Но слушай, мол, его…» Потому что я надоедлив, ничего не понимаю… Бедные вы… Пропащее поколение… (Небольшая пауза.) Я хочу спросить у тебя… Вот вы продаете кофе по три лиры за чашку. А контрабандист, который приносит вам кофе, где его достает? Разве он тем самым не лишает кофе клиники, госпитали, частные больницы?

АМЕДЕО. Папа, помолчите… Вы вечно говорите не то, а сейчас ну уж совсем как ребенок… Ну какие там клиники и военные госпитали! Товары попадают прямо в дома начальства! Кто принес нам вчера пять кило кофе по семьдесят лир? Разве не офицер фашистской милиции? Мама еще не хотела брать: боялась, что это провокатор. А вы тут «лишает»… Если бы те, которые у власти, действовали по — честному, тогда только последний негодяй осмелился бы разговаривать с вами так, как я теперь… Но когда видишь, что те, кто должен был подавать хороший пример, это всего лишь шайка мошенников… тогда всякий скажет: «Хочешь знать правду… Ты ешь досыта, набиваешь себе брюхо, а я умираю с голоду? Ты крадешь? Ну и я буду красть! Каждый устраивается, как может!»

ДЖЕННАРО. Ну нет, пока я в доме, ты не будешь красть!

АМЕДЕО. Да это я так, к слову…

Ссора в переулке почти совсем утихла.

Выпью-ка я кофе, да и закушу. (Достает из шифоньера большую сковороду, накрытую перевернутой тарелкой, ложку и кусок черствого хлеба.)

Мария Розария косо смотрит на него.

(Заметив это, резко.) Чего ты? Это моя вчерашняя порция макарон.

МАРИЯ РОЗАРИЯ. А я тебе ничего не говорю!

АМЕДЕО (подходит к столу, садится, готовясь есть, но, подняв тарелку, видит, что сковорода пустая). А где же макароны?

МАРИЯ РОЗАРИЯ. Откуда я знаю?

АМЕДЕО (вне себя). Вчера вечером я нарочно оставил свою порцию, чтобы съесть сегодня утром… (С подозрением смотрит в сторону каморки Дженнаро.) Кто же их съел? Папа, вы съели?

ДЖЕННАРО. А разве это были не мои?

АМЕДЕО (в отчаянии). Я сказал, что уйду из этого дома! Да-да… с такой еды ноги протянуть можно! (К Дженнаро.) Вы ведь съели вчера вечером свою порцию?!

ДЖЕННАРО (тоном убежденного в своей правоте человека). Чего ты от меня хочешь? Я не помню. Моя… твоя… Каждый устраивается, как может!