Неизвестен Автор - Русский литературный анекдот XVIII - начала XIX веков
- Помилуйте! В один месяц! И не я один! Многие и пера в руки не брали. К тому же в такое время, когда в Пет(ербурге) разброд, кто в деревне, кто за границей! Да еще в такой короткий срок.
- Да отчего же другие успели и прислали.
- Недальние прислали, а прочие не могли. [63, л. 66.]
Стр. 204
Петр Каратыгин вернулся из поездки в Москву. Знакомый, повстречавшись с ним, спросил:
- Ну что, П(етр) А(ндреевич), Москва?
- Грязь, братец, грязь! То есть не только на улицах, но и везде, везде - страшная грязь. Да и чего доброго ожидать, когда там и обер-полицмейстер-то - Лужин. [63, л. 67.]
Неваховичи происхождения восточного. Меньшой, Ералаш, не скрывал этого, говоря, что все великие люди современные - того же происхождения: Майербер, Мендельсон, Бартольди, Ротшильд, Эрнст, Рашель, Канкрин и прочие. Старший Невахович был чрезвычайно рассеян. Случилось ему обещать что-то Каратыгину, и так как он никогда не исполнял своих обещаний, то и на этот раз сделал то же...
При встрече с Каратыгиным он стал извиняться:
- Виноват, тысячу раз виноват. У меня такая плохая память... Я так рассеян...
- Как племя иудейское по лику земному...- докончил Каратыгин и ушел. [63, л. 81.]
Однажды актриса Азаревичева попросила инспектора драматической труппы, отставного полковника А. И. Храповицкого, ужасного чудака и формалиста, доложить директору, чтобы бенефис, назначенный ей на такое-то число, было отложен на несколько дней. Все дело было в двух словах, но Храповицкий важно отвечал ей, что он без бумаги не может ходатайствовать о ее просьбе.
- Ах, Александр Иванович,- сказала Азаревичева,- где мне писать бумаги? Я не умею.
- Ну, все равно, надобно соблюсти форму. Здесь же, на репетиции, вам ее напишет Семизатов (секретарь Храповицкого из молодых актеров).
Тут Храповицкий кликнул его, усадил и начал диктовать:
- Пиши... Его высокоблагородию... коллежскому... советнику... и... кавалеру... господину... инспектору... российской... драматической... труппы... от актрисы... Азаревичевой...- и пошел и пошел приказным слогом излагать ее просьбу к себе самому. Окончив диктовку, он велел Азаревичевой подписать; отдал просьбу ей, по
Стр. 205
том, по форме, велел подать себе, что Азаревичева и исполнила, едва удерживаясь от смеху... Храповицкий очень серьезно, вслух прочел свое диктование и отвечал:
- Знаете ли что? Его сиятельство никак не согласится на вашу просьбу, и я никак не могу напрасно его беспокоить. Советую вам лично его попросить, это другое дело!
И тут же разорвал только что поданную ему бумагу. Азаревичева глаза вытаращила:
- Что же за комедия? Вы бы мне сначала так и сказали, а то зачем же заставили меня подписывать бумагу?
- Сначала я не сообразил! - глубокомысленно отвечал он,- а вы, сударыня,- девица и потому не понимаете формы. [58, с. 192.]
Однажды в мастерскую к Брюллову приехало какое-то семейство и пожелало видеть ученика его Н. А. Рамазанова. Брюллов послал за ним. Когда он пришел, то Брюллов, обращаясь к посетителям, произнес:
- Рекомендую - пьяница.
Рамазанов, указывая на Брюллова, хладнокровно ответил:
- А это - мой профессор. [27, с. 630.]
В Петербург приезжала англичанка, известная портретистка. Спрашивали Брюллова, что он думает о ней.
- Талант есть,- сказал он,- но в портретах ее нет костей: все одно мясо. [29, с. 459.]
Брюллов говорил мне однажды о ком-то: "Он очень слезлив, но когда и плачет, то кажется, что из глаз слюнки текут". [29, с. 459.]
Об Асенковой он (М. С. Щепкин) не перестает жалеть, что ее сгубили мужские роли. Он, как и мы, ненавидит этот гермафродитизм. Один раз Асенкова спросила его, как он ее находит в "Полковнике старых времен"? Он отвечал ей вопросом: "Почему вы не спрашиваете меня, каковы вы были в такой-то роли молодой светской дамы?" - "Потому, что я знаю, что там не
Стр. 206
хороша".- "Следовательно, вы ждете похвалы: ну, так утешьтесь, вы в "Полковнике" были так хороши, что гадко было смотреть". [49, с. 9.]
Раз, помню, один простодушный господин распространился о счастии первобытных человеческих общин, которые жили мирно и безыскусственно, как велит мать-природа, не ведая ни наших радостей, ни наших страданий. Щепкин прервал философа следующим эпилогом: "Шел я как-то по двору, вижу, лежит в луже свинья, по уши в грязи, перевернулась на другой бок и посмотрела на меня с таким презрением, как будто хотела сказать: дурак! ты этого наслаждения никогда не испытал!" [70, с. 313.]
В другой раз собрались у графини Ростопчиной московские литераторы и художники; в это время была в Москве Рашель, и разговор, разумеется, зашел об ее игре. Талант французской артистки сильно не нравился нашим славянофилам, и один из них, "претендент в русские Шекспиры", стал доказывать, что Рашель вовсе не понимает сценического искусства и что игра ее принесет нашему театру положительный вред. Щепкин выслушал резкую тираду и сказал: "Я знаю деревню, где искони все носили лапти. Случилось одному мужику отправиться на заработки, и вернулся он в сапогах. Тотчас весь мир закричал хором: как это, дескать, можно! не станем, братцы, носить сапогов; наши отцы и деды ходили в лаптях, а были не глупее нас! ведь сапоги мотовство, разврат!.. Ну, а кончилось тем (прибавил старик с насмешливою улыбкою), что через год вся деревня стала ходить в сапогах!" [70, с. 313314.]
С месяц тому назад явился к М. С. Щепкину А. Лазарев (автор разных сумасшедших политических бредней, известных под именем литературных простынь), поймал его на улице, старик куда-то собирался ехать; тут же ему отрекомендовался: "Как, вы меня не узнаете? Я знаменитый Лазарев!" Вытащил из кармана длиннейшую и пошлую статью, написанную против Герцена и значительно приправленную бранью, и давай ее чи
Стр. 207
тать на улице. Щепкин уже глуховат от старости, в последние годы слезливый до того, что рассказ о купленной говядине повергает его в сладостный плач, слыша имя Герцена (своего старого и близкого друга, как он сам говаривал), расплакался с чувством. Лазарев читал с жестами и обратил на себя внимание прохожих; наконец длинная статья осилена - и он уехал. "О чем вы плакали?" - спрашивают старика дети. "Да он читал о Герцене".- "Да ведь просто-напросто ругал его".- "Ну, я не слыхал!" Вечером Лазарев прислал к нему записку такого содержания: "Артист! Твоя слеза - моя награда". [70, с. 157.]
М. С. Щепкин рассказывал, что по приезде в Москву Гедеонова он пошел к нему. Мороз освежил и подкрасил свежим румянцем его щеки. "Ишь какой молодец! - сказал генерал,- а еще выдумал какие-то пятьдесят" (намек на юбилей). "Это, Ваше Превосходительство, выд(ум)ал не я, а выдумало время, а Москва ему поверила". [70, с. 150.]
Но вот и еще рассказ о Щепкине. Явился к нему в Ярославле какой-то монах с обычною просьбою подать что-нибудь Богу. Старик отвечал: "До сих пор все, что давал мне Господь, я брал, но сам предложить ему что-нибудь не смею!" [70, с. 151.]
Щепкин, при всей своей строгости к самому себе, имел немало странностей: например, он любил целовать молодых актрис в губы и, идя мимо них, обыкновенно говорил: "Губы! Губы!", чмокал и проходил дальше. Актрисы знали его слабость и не прекословили ему, но иногда с этими поцелуями выходили немалые недоразумения. Один раз при мне он, проходя, обратился к стоявшей на актерском подъезде какой-то даме, вероятно принимая ее за одну из служащих в театре. "Губы! Губы!" - сказал он. "С удовольствием,- отвечала та,- но только, г. Щепкин, пожалуйста, не говорите об этом моему мужу, он у меня ужасно ревнив. Позвольте вам представиться: княгиня такая-то".
Картина! Миллион извинений и доброе пожатие руки. [49, с. 232.]
Стр. 208
Жили в Курске, как я уже сказал, весело, и это продолжалось до губернатора Аркадия Ивановича) Н(елидова), со вступления которого в управление губернией (не могу определить точно времени, когда это было, в 1808 или в 1809 году) общество начало расстраиваться и делиться на партии, так что к концу года его веселость исчезла, и если бывали какие-либо собрания дворян в одну кучу, то или по случаю чьих-либо именин, или свадеб. Прислушиваясь во всех классах общества, я услыхал один ропот на губернатора: первое - что при его средствах живет не по-губернаторски и даже, к стыду дворянства и своего звания, ездил по городу четверней, а не в шесть лошадей, и прислуги было мало, так что в царские дни, когда давал обеды, на которые, кроме должностных людей никого не приглашал, и для такого небольшого числа посетителей приглашали для услуги людей из других домов; и даже за пятью детьми или чуть ли не за шестью ходила одна девушка Сара Ивановна; а как тут были и мальчики, которых, бедных, приучили с четырех лет самих одеваться, так что ей стоило только приготовить что надеть. "Воля ваша,- говорили все,это не по-дворянски!" Но главное, что возмущало все общество, это то, что он не брал взяток. "Что мне в том,- говорил всякий,- что он не берет? Зато с ним никакого дела не сделаешь!" [49, с. 96.]
