Ирина Райкова - Петр I. Предания, легенды, сказки и анекдоты

В том, что эти произведения существуют и дошли до читателя, огромная заслуга их собирателей. В прошлом и нынешнем веке энтузиасты, влюбленные в свое дело и не боящиеся трудностей, отправлялись и отправляются за тридевять земель в поисках бесценных, но очень хрупких сокровищ — произведений фольклора. С собой они берут только тетрадь, ручку (в нашем веке — и магнитофон) и открытое сердце, да еще твердую уверенность в том, что если именно они и именно сейчас не разыщут знатока народного творчества, не запишут от него все, что он помнит и чем дорожит, то пусть земля и не рухнет, но прервется духовная связь поколений, обеднеет национальное самосознание, люди забудут, кто они, откуда и зачем пришли на эту землю.

Читатель встретит в нашем сборнике и произведения, дошедшие до нас в пересказах и обработке знаменитых собирателей прошлого (И. Голикова, Е. Барсова, П. Минорского, В. Майнова и др.), и точные (воспроизведенные с магнитофонной записи) тексты, собранные такими опытными собирателями современности, как В. Бахтин, Дм. Молдавский, В. Евсеев, Н. Криничная, Э. Померанцева, В. Пулькин и многие другие. Без самоотверженного труда этих людей наше национальное богатство могло бы быть просто утеряно. Но этого, к счастью, не произошло. Так в добрый путь, читатель, давай вместе заглянем в одну из интереснейших страниц нашей истории и увидим ее глазами нескольких поколений наших предков.

I раздел

По словам Петра и называется…

«Петр был гостем у себя дома. Он вырос и возмужал на дороге и на работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прошлую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец, от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений. Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка, особенно при понятном размере его шага, была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку».

«Петр прожил свой век в постоянной и напряженной физической деятельности, вечно вращаясь в потоке внешних впечатлений, и потому развил в себе внешнюю восприимчивость, удивительную наблюдательность…»

Из Питера поехал Петр Первый по Неве и по Ладожскому озеру; вдруг поднялась буря, погода непомерная, насилу доплыли к Сторожевому носу (где маяк Сторожевский). Вышел царь на берег, кружит его — укачало сине море.

— Ай же ты, мать-сыра земля, — закричал царь, — не колыбайся, не смотри на глупо на Ладожское озеро.

Того часу приказал подать кнут и порешил наказать сердитое море. Место, где изволил наказать своими царскими руками, звали Сухая луда[1], а с тех пор называется Царская луда. После того Ладожское озеро стало смирнее и тишину имеет, как и прочие озера: это в виду у нас, мы сами там ездили и рыбу ловили.

Дело тут не простое… В старинные годы в том месте, сказывают, был царь Петр… так от него дело пошло… Ехал по Свири Петр этот на судах, — только суда были большие, — и доехал он до порога Лисьей Головки, а тут были уж лошади приготовлены для тяги. Потянули первое судно, а оно на камень, да только как дело против воды было, то вреду не сделало. Тут доложили царю, что кабы не камень, то простору бы больше было и ход бы чистый был. Его царская милость сам смотрел камень и задумал поднять и отвалить в сторону.

С помощью немногосложных инструментов и снастей, какие находились под руками, под личным наблюдением царя сделаны были под камень закладки, и он был поднят из воды; оставалось подложить подкладки, и камень был бы на помостах; но дело все испортил один старик, крестьянин из деревни Важины, которому велено было подложить балки под камень, когда он будет на виду: старик оплошал, и камень, сорвавшись с веревок и цепей, юркнул в воду.

Император, от глаз которого не укрывалось никакое дело, заметил оплошность старика и в справедливом гневе изволил обозвать его из царских уст Лысой головой.

С той-то поры и мужика звали Лысой головой, да и порог стали называть Лысой Головой, а что теперь-то зовут Лисьей Головой — так это уж по забытью народ переменил.

Петр Первый имел проезд при деревне Шестовой, ехал он в Архангельск; почтовая дорога тут пролегала и теперь виднеется. Крестьяне из окольных мест собрались во множестве, видимо-невидимо на горе — верста будет от деревни; день был гулярный[2]. Наместный староста с выборными навстречу вышли с хлебом-солью, как водится, по русскому обычаю. Выступил Петр Первый из коляски; росту он был высокого, ученья великого; хлеб-соль принял и с крестьянами разговор держит.

— Каково вы, крестьяна, поживаете и какой же у вас промысел есть?

Тут крестьяне пословечно стали ему высказывать…

(Далее предание повествует о том, как крестьяне предложили Петру создать Мариинскую водную систему — соединить Ковжу с Вытегрою, чтобы им не возить хлеб гужем. — Соcт.)

Придумался Петр Первый, головой потряхивает и видит: живут тут люди не слепцы, не по канату ходят, народ сметливый, работный. Заложил себе это слово на ум и поехал дале. С тех пор эта гора зовется Беседная гора…

В начале нынешнего столетия еще жив был 115-летний старик Пахом, который был непосредственным свидетелем того, как Петр I, скоро после этой беседы, хлопотал уже о соединении этих вод. Седой, как лунь, этот старик подробно рассказывал, как царь, в течение десяти дней, бродил по лесам и болотам и осматривал те места, где предполагалось соединить Ковжу с Вытегрою. «А батюшка-государь, — говорил Пахом, — был роста высокого, всех людей выше целою головою. Он часто встряхивал своими черными волосами, а пуще когда бывал в раздумье. Надежда-государь не гнушался нашего житья-бытья; кушивал нашу хлеб-соль и пожаловал отцу моему серебряный полтинник». 

В Архангельской губернии есть селение Важмосолма. Ехал государь в Архангельск, к этой деревне подъезжает и видит: жнут девки и бабы в басе-красе — что твой маков цвет, и песни поют — что твой соловей заливается. Загорелась душа у царя Петра I, заискрились очи ясные, сколыхалась грудь его белая, закипела утроба богатырская. «Стойте, — говорит он. С коня слез. — Здесь пир устрою, — говорит, — на весь мир». Велел он тут из снопов столы делать и скамейки, и кушанья варить, и вино курить. Рассадил по местам, кому где быть надлежит: баб с мужиками, девок с молодыми парнями. И давай угощать! Петр Великий все хохотал, а девушки и бабы ему песни пели. Одна песня в особе ему прилюбилась: как споют ее, еще, скажет, девоньки, спойте. Девки пели:

Собирались бояре на совет,Собирались думу думать государеву:Время тяжкое подходит,Хочет турка воевать…

Слышит он ее и голову свою наклоняет и думает, а парни и девки развеселились, не дают ему думу думать. Снопы разбросали и стали разноличные игры водить и плясать в размашистую. «Вот так важная солома!» — сказал будто бы Петр I. И с этих-то слов государевых стали будто бы звать это место Важмосолма.

В последнее пребывание, весной 1724 года, на Олонецких марциальных водах государь получил какое-то важное известие, которое требовало немедленного присутствия его в Санкт-Петербурге. Государь недолго собирался в путь, тем более что намерен был сряду же возвратиться на воды для лечения. Приказал подавать лошадей.

Надобно заметить, что во всех отъездах государя с марциальных вод ему поставлял отличных лошадей крестьянин деревни Кончезеро Иван Федоров — человек зажиточный, ловкий и вполне искусный кучер.

Лошади были готовы. Государь, садясь в экипаж, изволил заметить кучеру Федорову, что ехать нужно поскорее. Станция была немалая — 35 верст, на трех лошадях и по дороге неважной. Федоров вполне уверил государя.

Лошади тронулись, и экипаж поехал вдаль. Проехавши верст 15, одна из пристяжных стала останавливаться. Ямщик, не задумываясь, спрыгнул с экипажа, отложил ее и оставил тут же, на дороге, а сам за вожжи — и вперед. Оставалось шесть верст до Шуи.

Поднялись лишь на гору, у самого берега озера Укшезера — и другая пристяжная стала, нейдет и только. Делать нечего, ямщик должен был так же поступить, как и с первой.

Государь серьезно сказал Федорову:

— Не довезти тебе.

— Нет, ваше царское величество, довезу, эта лошадь стоит десяти тех.

И в самом деле, Федоров обнадежил не напрасно: он знал своего испытанного коня, да и вся дорога впереди покатистая, под гору. Лишь только взялся за вожжи, конь с бешенством, как вихрь, понесся по дороге, и в несколько минут экипаж остановился в Шуе, у перевоза.