Неизвестен Автор - Русский литературный анекдот XVIII - начала XIX веков
- Неправда, сударь, капитан.
- Капитан, Ваше Величество,- отвечает офицер. Поворотив на другую улицу, император опять спрашивает:
- Господин офицер, какой ваш чин?
- Капитан, Ваше Величество.
- А нет, неправда, майор.
- Майор, Ваше Величество.
На возвратном пути Павел опять спрашивает:
- Господин офицер, какой у вас чин?
- Майор, государь,- было ответом.
- А вот, неправда, сударь, подполковник.
- Подполковник, Ваше Величество.
Наконец они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер, самым вежливым образом, говорит государю:
- Ваше Величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет прокатиться еще несколько улиц?
- Что, господин подполковник? - сказал государь,- вы хотите быть полковником? А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого чина.
Государь скрылся в дверях дворца, а спутник его остался подполковником.
Известно, что у Павла не было шутки и все, сказанное им, исполнялось в точности. [97, с. 577-578.]
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих - по чинам. Майо
Стр. 80
ру определено было иметь за столом три кушанья. Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил:
- Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?
- Три, Ваше Императорское Величество.
- А позвольте узнать, господин майор, какие?
- Курица плашмя, курица ребром и курица боком,- отвечал Кульнев.
Император расхохотался. [97, с. 170.]
Кочетова (Е. Hf> мне рассказывала, что миссис (Мэри) Кеннеди ей сказывала, что она запиралась ночью с императрицей и спала у нее в комнате, потому что император взял привычку, когда у него бывала бессонница, будить ее невзначай, отчего у нее делалось сердцебиение. Он заставлял ее слушать, как он читает ей монологи из Расина и Вольтера. Бедная императрица засыпала, а он начинал гневаться. Жили в Михайловском дворце, апартаменты императора в одном конце, императрицы в другом. Наконец Кеннеди решилась не впускать его. Павел стучался, она ему отвечала: "Мы спим". Тогда он ей кричал: "Так вы спящие красавицы!" Уходил наконец и шел стучаться к двери m-me К., камер-фрау, у которой хранились бриллианты, и кричал ей: "Бриллианты украдены!" или "Во дворце пожар!". К., несколько раз поверив, потом перестала ему отпирать, и он стал ходить к часовым и разговаривать с ними. Он страшно мучился от бессонницы.,. [119, с. 567.]
Великая княгиня Анна (жена Константина Павловича) разрешилась мертвым младенцем за 8 дней до этого (имеется в виду убийство Павла I), и император, гневавшийся на своих старших сыновей, посадил их с этого времени под арест, объявив, что они выйдут лишь тогда, когда поправится великая княгиня. Императрица также была под домашним арестом и не выходила. Эти неудачные роды очень огорчили императора, и он продолжал гневаться, он хотел внука! [119, с. 567.]
Стр. 81
Богатая купчиха московская поднесла императору Павлу подушку, шитую по канве с изображением овцы, и к ней приложила следующие стихи:
Верноподданных отцу Подношу сию овцу Для тех ради причин, Чтоб дал он мужу чин.
Государь отвечал:
Я верноподданных отец, Но нету чина для овец.
[71, с. 45.]
Пушкин рассказывал, что, когда он служил в министерстве иностранных > дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее.
Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: "Указ е(го) и(мператорского) в(еличества)" - и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.
- Что ж государь? - спросил Пушкин.
- Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел. [23, с. 100.]
У кого-то из царской фамилии, кажется у великого князя Павла Петровича, был сильный насморк. Ему присоветали помазать себе нос на ночь салом, и была приготовлена сальная свеча. С того дня было в продолжение года, если не долее, отпускаемо ежедневно из
Стр. 82
дворцовой конторы по пуду сальных свечей - "на собственное употребление его высочества". [29, с. 169.]
При Павле какой-то гвардейский полковник в месячном рапорте показал умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его исключил за смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а выздоровел. Полковник упросил его на год или на два уехать в свои деревни, надеясь сыскать случай поправить дело. Офицер согласился, но, на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти родственника, ни за что не хотели его признавать живым и, безутешные от потери, настойчиво требовали ввода во владение. Когда живой мертвец увидел, что ему приходится в другой раз умирать, и не с приказу, а с голоду, тогда он поехал в Петербург и подал Павлу просьбу. Павел написал своей рукой на его просьбе: "Так как об г. офицере состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать". [33, с. 267.]
По возвращении своем из персидского похода, в 1797 году, Алексей Петрович Ермолов служил в четвертом артиллерийском полку, коим командовал горький пьяница Иванов, предместник князя Цицианова (брата знаменитого правителя Грузии). Этот Иванов во время производимых им ученьев имел обыкновение ставить позади себя денщика, снабженного флягою с водкой; по команде Иванова: зелена, ему подавалась фляга, которую он быстро осушивал. Он после того обращался к своим подчиненным с следующей командой: "Физики, делать все no-старому, а новое - вздор". Рассердившись однажды на жителей города Пинска, где было нанесено оскорбление подчиненным ему артиллеристам, Иванов приказал бомбардировать город из двадцати четырех орудий, но, благодаря расторопности офицера Жеребцова, снаряды были поспешно отвязаны, и город ничего не потерпел. Пьяный Иванов, не заметивший этого обстоятельства, приказал по истечении некоторого времени прекратить пальбу; вступив торжественно в город и увидав в окне одного дома полицмейстера Лаудона, он велел его выбросить из окна. [39, с. 371.]
Паж {А. Д.) Копьев бился об заклад с товарищами, что он тряхнет косу императора за обедом. Однажды,
Стр. 83
будучи при нем дежурным за столом, схватил он государеву косу и дернул ее так сильно, что государь почувствовал боль и гневно спросил, кто это сделал. Все в испуге. Один паж не смутился и спокойно отвечал: "Коса Вашего Величества криво лежала, я позволил себе выпрямить ее".- "Хорошо сделал,сказал государь,- но все же мог бы ты сделать это осторожнее". Тем все и кончилось. [29, с. 156.]
В другой раз Копьев бился об заклад, что он понюхает табаку из табакерки, которая была украшена бриллиантами и всегда находилась при государе. Однажды утром подходит он к столу возле кровати императора, почивающего на ней, берет табакерку, с шумом открывает ее и, взяв щепотку табаку, с усиленным фырканьем сует в нос. "Что ты делаешь, пострел?" - с гневом говорит проснувшийся государь. "Нюхаю табак,- отвечает Копьев.- Вот восемь часов что дежурю; сон начинал меня одолевать. Я надеялся, что это меня освежит, и подумал, лучше провиниться перед этикетом, чем перед служебною обязанностью".- "Ты совершенно прав,- говорит Павел,- но как эта табакерка мала для двух, то возьми ее себе". [29, с. 156.]
Копьев был столько же известен в Петербурге своими остротами и проказами, сколько и худобою своей крепостной и малокормленной четверни. Однажды ехал он по Невскому проспекту, а Сергей Львович Пушкин (отец поэта) шел пешком по тому же направлению. Копьев предлагает довести его. "Благодарю,- отвечал тот,- но не могу: я спешу". [29, с. 157.]
Чулков, петербургский полицмейстер, призвал его (А. Д. Копьева) к себе, осыпал ругательствами и насмешками и наконец сказал:
- Да, говорят, братец, что ты пишешь стихи.
- Точно так, писывал в былое время, ваше высокородие!
- Так напиши теперь мне похвальную оду, слышишь ли! Вот перо и бумага!
- Слушаю, ваше высокородие! - отвечал Копьев, подошел к столу и написал: "Отец твой чулок, мать твоя тряпица, а ты сам что за птица?" [36, с. 119.]
Москва была всегда обильна девицами. В Москве также проживали три или четыре сестрицы. Дом их был на улице - нет, не скажу на какой улице. Всякий день каждая из них сидела у особенного окна и смотрела на проезжающих и на проходящих, может быть выглядывая суженого. Какой-то злой шутник - может быть, Копьев - сказал о них: на каждом окошке по лепешке. Так и помню, что в детстве моем слыхал я о княжнах-лепешках. Другого имени им и не было. [29, с. 467.]
