Василий Березайский - Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев
ПОСЫІКА СЕДЬМАЯ
На кого пойдетъ напась, такъ только отдувайся. Вскорѣ послѣ сего еще одинъ изъ братіи именемъ Тарасъ Скотининъ захворалъ лихоманкою, которая парня совсѣмъ отъ ѣды отбила, и въ короткое время изсушила его какъ лучиночку, сокрушила какъ былиночку. И слава еще Всевышнему, что ето случилось не помню, въ какомъ то городѣ, гдѣ тогда былъ одинъ совершенно испытанный въ искуствѣ, дознанный въ добродѣтели, и знаніемъ своимъ по всему околотку весьма прославившійся лѣкарь, котораго путникамъ нашимъ позвать къ больному всѣ совѣтовали, увѣряя ихъ что онъ, коли примется, такъ съ одра подыметъ человѣка. Вдругъ бросились наши къ сему размазанному хвалами Ескулапу на подворье; но къ нещастію своему, его у себя не застали. Онъ отозванъ тогда былъ въ деревню за городъ, верстахъ въ семи или осьми оттуда лежащую, къ одному больно богатому помѣщику; и имъ въ отвѣтъ отъ домочадцевъ Штаблѣкарскихъ сказано, что если они хотятъ его поскорѣе имѣть у себя, то бы сами за нимъ шуда съѣздили; для того, что яко бы онъ отъѣзжая проговоривалъ, что по причинѣ трудной и опасной болѣзни, пробудетъ тамъ нѣсколько дней, а можетъ статься, и недѣль сряду. Дорога у прошлецовъ нашихъ въ показанную деревню была въ свѣжей памяти. Ибо они, только дни три тому назадъ, какъ ее за собою оставили. Короче сказать, она была та самая, гдѣ кузнецъ дѣлалъ операцію. — Знали они, что въ животѣ и смерти Богъ воленъ, и что если его святой волѣ будетъ угодно, то не только лѣкаря, да и ворожеи не пособятъ: однако нѣжное братство и Дамоно-Пиѳіево дружество не позволяли имъ хвораго одного, на чужой сторонѣ, въ незнакомыхъ людяхъ, оставить, покинуть, бросить, безъ помощи, безъ пріюту, безъ призрѣнія. Единодушная и горячая любовь къ Тарасу, какъ кнутомъ погоняла ихъ, искать ему всячески исцѣленія. Время было дорого; Тарасу часъ отъ часу хуже; то въ ознобъ, то въ жаръ бросаетъ его безпрестанно; къ лихоманкѣ присунулась огневица; бредитъ сердешной безъ просыпу, ѣстъ безъ памяти, испить проситъ поминутно. Рѣшенось, какъ можно скорѣе, во что бы ни стало, бѣжать за помянутымъ лѣкаремъ. Какъ же бы тутъ сдѣлаться? Пробѣжать по осьми верстъ въ оба конца не шутка. Приступаютъ къ хозяину — валяются въ ногахъ, какъ самые отчаянные, просятъ его обливаясь горючими слезами, неотступно, что бы онъ далъ имъ какой нибудь клячонки съѣздить за лѣкаремъ. Добродушной хозяинъ, видя таковую ихъ нужду, безъ всякаго прекословія согласился на ихъ прозьбу, и предложилъ со своей стороны все, что могъ, и что было надобно къ ихъ услугамъ. Лошадь въ одинъ мигъ впряжена въ коляску, что навозъ на пашню возятъ; и наши всѣ одиннадцатеро ну было усаживаться и ѣхать зватыми; они такъ въ дорогѣ свыклись между собою, что не было мочи одному отстать отъ другаго. Однако гостепріимецъ ихъ отъ этого отговорилъ и настоялъ на томъ, что бы послать изъ нихъ кого нибудь одного порасторопнѣе — Видно, что онъ или не слишкомъ надѣялся на свою кдячу, или очень любилъ ее: а можетъ быть цѣль его была и та, что бы отпустивъ одного съ лошадью, прочихъ удержать у себя аманатами, въ случаѣ какой измѣны. Какъ бы то ни было; только по хозяинову сдѣлалось; и за лѣкаремъ но общему всей братіи согласію отправленъ былъ Меркулыцъ. Хотя время приходило и къ вечеру; да спасибо, ето парень не изъ тѣхъ, кои трусу умѣютъ праздновать. Онъ хоть въ глухую полночь такъ не струситъ и самаго чорта. Однако все хорошо, говорится, до поры до времени. — Уже посланный былъ на половинѣ пути своего; углубившись въ печальныя размышленія онъ не взиралъ ни на что окрестъ себя. Красота видовъ не удобна была обратить на себя очей его: сладкія пташечекъ пѣсенки не внятны были ушамъ его; благоуханіе цвѣтовъ не проницало засорившагося его обонянія. Ему все было не мило; все сдѣлалось постыло; сватъ Тарасъ не здоровъ. Въ минуты самой глубокой его задумчивости, (или дремоты, кто про это знаетъ) откуда ни взялся, вдругъ брякъ сзади къ нему на телѣгу; и кто же? поглядите на портретъ его — въ видѣ человѣка середняго росту, только — черной какъ головня, курчавой словно мерлушка, бѣлозубой, толстогубой, плосконосой, пучеглазой — страшной — свирѣпой, угрюмой — теперь намъ отгадать не трудно — но Меркулыцъ, какъ при потрясеніи своей колесницы оглянулся назадъ, такъ и обмеръ отъ ужести, самъ себѣ не вѣритъ, слышитъ, что тутъ — а посмотрѣть хорошенько не смѣетъ; однако по ле-гонь-ку, ти-хо-хонь-ко, шею на кось черезъ плечо, изъподлобья, еще назадъ коситъ глаза — тутъ! — провались ты окаянной сквозь сыру землю подрало по кожѣ, какъ можемъ, пуще крещенскаго морозу — совсѣмъ на яву — таки вотъ какъ вылитой провальной — охъ! нѣть; ужъ это видно не причудилось — "а ось и мерещицься, думаетъ себѣ, дако перекщусь и благословясь асцо посмотрю;" крестится, творитъ молитву, заклинаетъ, и лишь только было хотѣлъ оглянуться, какъ некрещоная харя черномазой своей лапой хлопъ его по плечу; нашъ возница оцѣпенѣлъ — а неліогко нанесенной сѣдокъ въ прибавокъ, сиповатымъ и маловнятнымъ голосомъ ему: не пось пратъ. Ободрительное привѣтствіе сіе поѣзжаннаго нашего окуражило, какъ громомъ, возжи изъ рукъ выпали, Спасибо, хоть лошадь на етотъ разъ случилась нерьяна, а то пожалуй, другая почувствовавъ ослабу, понесла бы драть, что не успѣлъ бы мигать. Что дѣлать? — На дворѣ смеркается — а до лѣсу вотъ только шаговъ десять — охци мнѣ етотъ пратъ! разсуждаетъ Меркулыцъ; сидитъ, какъ попавшійся раздраженному медвѣдю въ лапы, и дыхнуть посвободнѣе не смѣетъ, самъ не свой, да коли правду сказать, такъ хоть бы и ково въ етакомъ слѵчаѣ задерётъ за живое. Наконецъ, Меркулыцъ кое какъ, сжавъ сердце сквозь зубы какъ не хотя, не оглядываясь уже по прежнему, полутонами произноситъ рѣчь: "Цосный господзинъ цортъ, пожалуста сойдци. "Я не цоршъ, отвѣтсшвуетъ ему сѣдокъ — да — ты не цортъ — а — вишь какой! — асцо хошь меня обмануцъ — развѣ я ослѣпъ — да хто жа ты кормильной, коли не цортъ, и съ цово ты меня назвалъ давицъ брашомъ? продолжалъ Меркулыцъ — я Арапъ — охъ, да даромъ, сцо ты мнѣ радъ, говоритъ на сіе Меркулыцъ, я цебе не радъ, пожалуста сойдци, покинь меня радци Бога, пусци душу на покаяніе." Арапы лукавы и етотъ ворина смѣкнулъ тотчасъ, какую ему должно играть ролю: онъ вздумалъ позабавишься хорошенько. Но какъ въ продолженіе разговора сего и лошади дана была полная свобода, то и ей отъ бездѣлья вздумалось поглядѣть на дѣйствующія лица; но не успѣла она, такъ сказать, путемъ осмотрѣться; какъ вдругъ, поднявъ свой бунчукъ такъ рванула съ дороги въ сторону, что сердечникъ хряснулъ, и она съ одними передними колесами опрометью, словно отъ медвѣдей, (хотя я и не знаю, пахло ли изъ нихъ отъ кого медвѣжиной) со всѣхъ ногъ пустилась ко двору; [14] откуда, подумаешь, и рысь взялась? Меркулыцъ сѣлъ, какъ ракъ на мѣли; а сѣдокъ, умышленно брикъ на не него, и для шутки, его облапилъ обѣими, началъ щекотать и надавливать за шиворотокъ. Меркулыцу бѣдному пришло, а болѣе вообразилось, такъ, что ни дохнуть, ни пыхнуть — ни туды, ни сюды, барахтается, бьется, инда духъ захватило. Вотъ тутъ то надобно сохранить всю силу и присутствіе разума! или какъ говорятъ: Вотъ тутъ-то устой, гдѣ кисель густой. Быть одному одинехоньку, поздно вечеромъ, въ лѣсу, безъ лошади, въ незнакомомъ мѣстѣ, съ чортомъ и у его же въ кохтяхъ; это худые смѣшки. Хоть бы кому довелось, такъ право не хотя трухнёшъ. Но полно мнѣ томить Читателя сими разсказами; время развязать узелъ явленія. — Арапъ видя, что шутка его идетъ уже не на шутку, первой началъ разговаривать, ободрять и успокоивать своего сопутника; и хотя съ трудомъ; однако, казалось, увѣрилъ его о себѣ, что онъ дѣйствительно не чортъ, а такой же человѣкъ, какъ и всѣ прочіе, только что смугловатъ. И для сего разсказалъ ему все, что было надобно; и подъ конецъ къ немалому щастіая Меркулыца нашего открылось, что етотъ чернобровецъ былъ изъ дому того самаго Господина, къ которому онъ сперва ѣхалъ было, а теперь долженъ идти за врачемъ. Такими утѣшными словесами поѣзжаной нашъ мало помалу ободрился, всталъ кое какъ, встрепенулся и побрелъ съ названымъ братцомъ въ деревню, только не такъ, чтобы около его очень близко, а все наровя поодаль и во всю дорогу почти поминутно на него съ боку поглядывалъ. Наконецъ пришли они въ домъ помянутаго помѣщика: ходатайствомъ Арапа, лѣкарю тотчасъ доложено было о Меркулыцѣ и о винѣ его пришествія. Лѣкарь, по благодушію и усердію своему, хотѣлъ было въ туже минуту ѣхать къ больному; однако недокончанные ремизы заставили его отложить это дозавтрея. На другой день изъ деревни отправился онъ къ больному въ городъ, и зватаго взялъ съ собою вмѣсто провожатаго — пріѣхали въ городъ, пришли въ гостинницу; и врачь по правиламъ своея науки первѣе всего пощупалъ пульсъ у больнаго, потомъ велѣлъ ему показать языкъ. Мучимый трясучкою, сколь ни былъ труденъ; однако вспомня операцію надъ магикою своего въ кузницѣ, и устремивъ быстро на врача глаза свои, при всей слабости, изъявляющіе нѣкоторое недовѣріе, сказалъ ему притворно улыбаясь: "да — ты обманесъ, ты мнѣ яишничу дашь." И какъ лѣкари тогда были всѣ изъ своихъ Рускихъ, а изъ иноземцовъ ни одного; то и этотъ врачь, зная истинное значеніе сихъ словъ, крайне удивился такой осторожности своего больнаго и при всей своей Иппократовой важности, не могъ удержаться отъ смѣху. — Однако, кое какъ онъ уговорилъ его высунуть языкъ, и узнавъ силу и свойство болѣзни, принялся больнаго пользовать, и лѣчилъ столь удачно и рачительно, что чрезъ недѣлю совсѣмъ его поставилъ на ноги. И такъ прошлецы всесвѣтные отблагодаривъ изъ учтивости своей хозяина, то есть, заплативши ему по представленному отъ него щоту все чисто на чисто за квасъ, щи, соль, постоялое, за испужаніе лошади и хожденіе за больнымъ, за телѣгу, за пріемъ лѣкаря и другія мѣлочи, почесали только у себя въ затылкѣ, и рѣшились никуда не заходя, какъ можно скорѣе пробираться восвояси.
