Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович
Любезный генерал! Иду к Пьаченце разбить Макдональда. Поспешите осадными работами против туринской цитадели, чтоб я не прежде Вас пропел "Тебе бога хвалим".
А генералу Отту послал приказ держаться во что бы то ни стало между Пармой и Моденой.
Суворов пошел по правому берегу реки По на Страделлу - Пьяченцу. Это направление неизбежно приводило его к встрече с Макдональдом - пойдет ли Макдональд направо, к Мантуе, или налево, к Тортоне.
Выступая, Суворов дал войскам краткое энергичное наставление. Оно все было проникнуто духом победы.
"Неприятеля поражать холодным ружьем, штыками, саблями и пиками.
Артиллерия стреляет по неприятелю по своему рассмотрению", - так начиналось наставление.
Это было указание на то, как и чем достигается победа. А дальше с уверенностью в полном поражении сильнейшего врага говорилось о последующем:
"Котлы и прочие легкие обозы чтоб были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю, по разбитии же его чтоб можно было каши варить".
Австрийские генералы, читая наставление, только перешептывались в недоумении.
IV
Марш к Треббии - изящнейшее
произведение искусства.
Мора
Суворов лежал, скрытый кустами. Мимо него, по дороге, в пыли шли войска.
Расстегнув на груди душный камзол, сняв с шеи теплый фланелевый галстук, солдаты почти бежали. Шляпу многие держали в руке, повязав голову платком, - щедрое итальянское солнце палило немилосердно. Люди изнывали от жары.
В каждой роте впереди всех без устали вышагивали версту за верстой более молодые и крепкие. Старики лет по шестьдесят, исходившие в походах многие тысячи верст, как ни были привычны к переходам, но постепенно отставали: такого быстрого марша не запомнил никто. Отставших от роты обгоняла следующая, за ней еще и еще. Но старики хоть и в хвосте другой, дальней роты, а все-таки неуклонно двигались вперед.
Перед выходом из Турина к Пьяченце Суворов дал Багратиону листок. На листке русскими буквами было написано несколько французских фраз. Тут же стояло их русское значение.
– Переписать в каждой роте! За время похода всем офицерам и солдатам затвердить! Чтоб все знали. Смотри, князь Петр! Буду спрашивать! - сказал Суворов.
Багратион тотчас же созвал всех командиров полков.
Продиктовал им суворовскую записку.
Передал приказ Александра Васильевича.
В тот же час французские фразы уже переписывали в каждой роте. Раз батюшка Александр Васильевич сказал, значит, должно быть сделано! Прослыть немогузнайкой не хотел никто.
Суворов придумал это неспроста.
Надо было спешить. Спешить даже больше, чем когда-то, на походе перед Столовичами и Рымником. Дорога - трудна: под знойным солнцем, в неудобном, тесном обмундировании. Чтобы хоть чем-либо отвлечь солдатскую голову, он придумал такое непривычное дело. Солдату заучить незнакомые слова - труд горший, нежели пройти лишний десяток верст.
Это заучивание на ходу слов чужого языка имело и другой смысл: оно подтягивало отстающих. Когда унтер-офицер замечал, что взвод слишком уж растягивался, он вынимал бумажку с французскими фразами. Тотчас же к нему спешили из последних сил солдаты, чтобы еще раз послушать и заучить надобные словечки.
Суворов из своего укрытия смотрел, как с небольшими интервалами шли рота за ротой. Полки растянулись на много верст по всей дороге. Отставшие старики ковыляли молча, не говоря ни слова. Более молодые, подававшиеся вперед легче, шли переговариваясь. До Суворова доносились обрывки солдатских разговоров.
Вот показалась группа солдат. Впереди шел усатый унтер. Он держал бумажку.
– Ду ман грае,- наморщив лоб, прочел с натугой унтер.
– Дяденька, а это что же значит? - чуть не бежал рядом с ним веснушчатый молодой солдат. Он был потен и сер от пыли.
– Ай забыл?-сурово взглянул на него унтер.- А это значит: "проси пощады"! Ну, скажи: "ду ман грае"!
– Дуй мя в грязь! - звонко выкрикнул солдат.
– Эх, окрошки бы сейчас, кваску…
– Ишь чего захотел - окрошки!
– Хоть бы хлебца нашего, русского, аржаного…
– Верно, надоела эта преснятина макаронная!
– Солнце высоко. Скоро, должно, станем.
– Как скажешь: "опусти оружию"?
– Палезай!
– То есть как это - "полезай"?
– А так. Дядя Митрич читал. Не веришь, спроси!
– Да не "полезай", а "балезар".
– А-а, понимаю! "На базар"! Базар - это, стало быть, конец всему! Теперь запомню: "на базар"!
– Ванюшка, давай! - поднялся Суворов. Казак, державший в поводу лошадей, сунул в карман недоеденный апельсин и подвел коня. Суворов вскочил в седло и выехал на дорогу.
Солнце подымалось выше. До полудня оставалось еще больше часу, а дышать уже было нечем.
– Ну, ничего, сейчас отдохнем. Отт сдержит Макдональда, - утешал себя Суворов. - Семьдесят верст прошли, осталось двадцать.
К деревне, у которой стоял Суворов, подходил новый полк. Отставшие от предыдущего полка солдаты, увидав фельдмаршала, схватывались, через силу спешили вперед.
Сержант, шедший в замке последней роты и собиравший отсталых, что-то неласково говорил двум старикам мушкатерам, прочно усевшимся на краю канавки.
– Ступай, ступай: голова хвоста не ждет! Подойдут! Не все же сразу! подъехал к ним Суворов.
– И мы, ваше сиятельство, говорим: подойдем! - отвечали в один голос оба мушкатера.
– Притомились, батюшка Александр Васильевич. Ноги, чай, не молоденькие!
– Бона штиблетные подтяжки оборвались. Как, не починивши, иттить? Это не в сапогах. В етаком обмундировании…
– Ничего, старички, управляйтесь. Поспеете! - поворотил коня Суворов.
– Поспеем, отец родной! Под Рымником не подвели, не подведем и тут! крикнул вдогонку Суворову мушкатер, расстегивавший штиблет.
Суворов поехал в деревню. Увидев его, солдаты оживились, загудели. Тянулись к любимому фельдмаршалу.
– Часика три отдохнем - и дальше. Вы - чудо-богатыри! Вы - русские! говорил Суворов, проезжая через деревню.
На маленькой площади он увидел своих старых друзей апшеронцев. Они уже становились на отдых. Солдаты лепились к теневой стороне заборов и оград, укрывались под деревьями.
– Ну как, ребятушки, затвердили слова? Трудны?
– Трудны, Александр Васильевич!
– Да не горазд.
– Дикой язык. Цыганский не цыганский…
– Вроде офенского…
– А кто из вас лучший француз?
– Зыбин.
Суворов взглянул на смуглого, чуть подернутого сединой ефрейтора. Зыбин, сняв пропотевший мундир, развешивал его на заборе.
– Это верно?
– Точно так. Все заучил!
– Ну, как будет: "Не бойся"?
– Хрен-тя! - весело оскалился Зыбин.
Суворов рассмеялся:
– Немножко не так. "Креньпа"!
– Ваше сиятельство, а Воронов одно только "пардон" затвердил,улыбался, подмигивал товарищам Зыбин.
– Поживи с мое… Без двух шесть десятков…- бурчал старый, весь седой капрал Воронов, сидевший тут же у ограды…
Он расстегнул штиблет и, сняв ботинок, внимательно рассматривал его со всех сторон.
– Ты, Алешенька, на походе с сапожником не задирайся,- вставил словцо еще не очень старый, несмотря на свои пятьдесят девять лет, унтер-офицер Огнев.
– Да мне и одного "пардона" хватить. Французишка у меня вот это поймет! - тряхнул ружьем Воронов.
– Молодцы, ребята! Вы - мои витязи! Неприятель вас боится! Вы русские! - сказал Суворов и поехал дальше,
Дорога превратилась в один сплошной лагерь. Люди где шли, там и повалились на отдых. Сбрасывали опостылевшее душное, потное обмундирование и обувь, подкреплялись чем бог послал.
Австрийские провиантмейстеры не поспевали за суворовскими маршами, держали русские войска впроголодь.
У выезда из деревни, на берегу речонки, Суворов увидал группу егерей. Они пристроились у самой воды. Сидели и черпали ложками из речонки, точно из миски.
