Последние магнаты. Тайная история - William D. Cohan
Двадцать восемь лет спустя раскол, вызванный тем, что Мишель завербовал "Банду четырех", все еще ощутим. На самом деле "Банда четырех" была "Бандой шести", потому что два сотрудника Lehman - Билл Лумис и, два месяца спустя, Дод Фрейзер - участвовали в блочной сделке. (В конечном итоге Лумис окажет большее влияние на будущее Lazard, чем кто-либо другой, кого Мишель нанял в тот сентябрьский день). Сидя в своем офисе в Bessemer Securities в Рокфеллер-центре, Вудс неохотно признался: "Сейчас Пит - мой друг, и я им очень восхищаюсь. Тогда он им не был. Это было очень тяжелое расставание, поэтому я не хотел бы говорить об этом. Это было очень горько. Скажем так. Я вернулся после посещения клиентов. И мне позвонили в Талсу. Я как раз возвращался. В Талсе мне позвонила моя секретарша, вся в слезах, потому что ее выгнали из офиса, и он был заперт. А потом мы заключили соглашение, которое я согласовал с Питом, и все было кончено. Но было немного царапин. Они пытались все усложнить. Они были очень злы. У нас был значительный процент клиентов в фирме, и нам повезло, что большинство из них ушли с нами".
Со своей стороны, Феликс никогда не любил Глэнвилла как человека, но уважал его эффективность как банкира. В вопросе об антисемитизме Глэнвилла он встал на сторону своего друга Пита Петерсона. "Я имею в виду, что Глэнвилл был действительно сложным, очень сложным, довольно зловещим человеком", - сказал Феликс. "Он был очень, очень расистским, очень антисемитским". Действительно, Глэнвилл предоставил своим критикам все необходимые аргументы в пользу своего антисемитизма в письме 1980 года, которое он написал своему бывшему партнеру по Lehman Джорджу Боллу, который когда-то был заместителем министра иностранных дел и близким другом Петерсона. (Когда Болл пришел в Lehman в 1966 году, Фрэнк Альтшул написал Бобби Леману письмо с "поздравлениями"). Болл был автором статьи в Washington Post, в которой критиковал политику Израиля. Глэнвилл написал ему: "Мои взгляды на отношения США с Израилем полностью совпадают с вашими (как и должно быть, как я узнал от вас), но я сомневаюсь, что они вызывают большую симпатию у членов вашего исполнительного комитета. Члены этого комитета в подавляющем большинстве принадлежат к одной этнической группе, за исключением одного джентльмена, который счел необходимым изменить свое имя, чтобы скрыть свое наследие" - речь идет о Пите Петерсоне, который является греком. "Это тот же самый комитет, который проявил такое ликование по поводу возможности исключить четырех пресвитериан из списка своих партнеров". После того как письмо Глэнвилла стало достоянием общественности, многие партнеры Lehman потребовали, чтобы Петерсон подал на него в суд за клевету. "Глэнвилл написал одно из самых откровенно антисемитских писем, которые я когда-либо читал, о том, что мои партнеры в первую очередь преданы Израилю, а не Соединенным Штатам", - сказал Петерсон. "А председатель совета директоров скрыл свою этническую принадлежность, что было просто смешно. Все знали, что я грек. Ну и что? Это было просто мерзко. И мои партнеры теперь в полной ярости. Они хотели подать на него в суд за клевету и так далее. Я сказал: "Послушайте, в этом бизнесе, где око за око и зуб за зуб, все в конце концов будут изуродованы, и давайте просто забудем об этом. Я позвоню и скажу Мишелю, и посмотрю, смогу ли я получить от него обязательство, что он полностью зажмет Глэнвилла".
Петерсон позвонил Мишелю и попросил о встрече, но не в его офисе в Lazard. Они договорились встретиться в квартире Мишеля на Пятой авеню "с его большой сигарой и так далее". Они сели вместе, чтобы обсудить письмо Глэнвилла. "И я вспоминаю, что сказал, - сказал Петерсон,
"Мишель, я уже давно в этом бизнесе. Я знаю, что это очень жесткий бизнес. Но я полагаю, что есть уровень, ниже которого мы не опускаемся. И то, что некоторые партнеры фирмы ставят под сомнение их патриотизм, кажется мне гораздо ниже того уровня, который является уместным и приемлемым поведением". И я сказал: "Я покажу вам это письмо. А потом я попрошу вас взять на себя обязательство, что вы позовете Глэнвилла, усадите его в своем офисе и скажете ему, что он никогда, никогда больше не сможет сделать ничего подобного". И тут он зажег большую сигару. Он сказал: "Все знают, что Глэнвилл - фанатик, но он делает много бизнеса". Я ответил: "Мне казалось, что мы с вами обсуждаем что-то другое. Я знаю, что он ведет большой бизнес. Я знаю, что он один из крупнейших производителей. Но я обращаюсь к вам на уровне вежливого поведения". А Мишель ответил: "Ну, у него много клиентов". Тогда я встал и вышел, и не думаю, что когда-нибудь еще с ним разговаривал".
В свою очередь, Мишель сказал, что всегда поддерживал теплые отношения с Петерсоном.
Мишель убедил "Банду четырех" в чудесах Lazard. Вудс вспомнил, что он им сказал:
В мире появилось место для людей, серьезных людей с глобальными связями, которые могут делать вещи на более сложной, менее бюрократической, индивидуальной основе, где есть три, или четыре, или пять партнеров, которым вы можете доверять и представлять - или, может быть, десять партнеров, если вам очень повезет - которые действительно могут пойти и подписать контракт с любой компанией и иметь достаточную сложность, знание бизнеса, чтобы действительно быть в состоянии сделать то, что клиент попросил вас сделать, таким образом, чтобы клиент был доволен и вернулся. Все очень просто. Мишель сказал мне: "Нам не нужны деньги. Swiss Bank Corp. хочет вложить 500 миллионов долларов и сделать Lazard глобальным инвестиционным банком, как Goldman Sachs или как Morgan Stanley. Я не хочу этого делать. Нам это не нужно. У нас есть прекрасная франшиза, которой нет ни у кого другого, и мы будем ее развивать. У нас есть партнеры в Париже, партнеры в Лондоне. Они там, и они являются частью Lazard. Они ведут совместный бизнес. И мы должны исправить Нью-Йорк. Но мы собираемся его исправить".
Вудс также поговорил с Мишелем о Феликсе и его роли. И Мишель рассказал Вудсу, что Феликс предложил снизить свой процент, чтобы партнеры Lehman могли присоединиться к фирме с соответствующим экономическим стимулом. "И, честно говоря, мы говорили о Феликсе", - сказал
