Облака перемен - Андрей Германович Волос
После нашей встречи прошло три с лишним недели. Всё это время я очень сдержанно себя вёл. Сдержанно и рассудительно. Так сдержанно и рассудительно, что даже боялся удариться в ещё большую рассудительность. Начать рассуждать о том о сём. Как надо. Надо ли. Может, и не надо вовсе. Кто виноват. Кто не виноват. В чём виноват. А в чём не виноват. Стоит ли оно того. Может, оно того вовсе и не стоит.
Первый импульс — одно, а что по здравом размышлении — совсем другое.
Первый импульс был отчётлив и настоятелен.
Но я не мог сразу ему поддаться. Поддаться сгоряча первому импульсу не было никакой возможности. Всё обдумать и всё приготовить — на это требовалось некоторое время.
И ведь я не мог ничего доказать. В случае чего, я бы даже не смог толком объяснить, почему именно такой разворот выбрал. Кто бы мне поверил. Что за нелепые основания.
Мне стоило труда сознательно сдержаться, не поддаваться первому импульсу.
К счастью, Александр меня не узнал. Так показалось мне с самого начала, потом я совершенно уверился: нет, не узнал.
Да и как ему было меня узнать? У него не было причин, чтобы мой образ навечно врезался в память.
Это у меня такие причины были.
Так или иначе, это было огромным моим преимуществом.
В какой-то момент я это преимущество чуть было не утратил. Не знаю, что взбрело. Откуда бы могла такая глупость взяться. Дикость какая-то. Чуть было не испортил. Всё бы пошло прахом.
Наверное, это оттого, что я был растерян.
А что удивительного? Растеряешься, пожалуй. Столько всего сразу всколыхнулось. Столько всего забытого. Столько давнего. Прошлое уж заросло… покрылось новой кожей… почти бесследно.
И тут такое.
При этом я сразу, в первую секунду, в первое мгновение понял, что должен сделать. Словно все эти годы я ни на мгновение не сомкнул глаз, а только думал и думал, что и как следует предпринять.
Ничего похожего в эти годы не было — и вдруг обнаружилось, что было. Просто я не знал — а оно было. Оказалось, что дело давно решено. Решено в целом — эскизно, но отчётливо; осталось проработать кое-какие детали. Без спешки просчитать, определить, как именно это должно случиться.
Как именно, да: как именно.
Как именно — меня ведь с той первой секунды только это и волновало. Окружающее сразу подёрнула рябь странной сосредоточенности, я толком ни на что не обращал внимания.
Статная женщина говорила звучно и торжественно, широкая красная лента царственно пересекала её серебряное платье с правого плеча до талии. Я что-то подписывал, по окончании процедуры хлопали бутылки. Потом недолго ехали, летел снег. Надвинулся Петровский путевой дворец, и мы влились в охват его красно-белой подковы. На пятки нашей процессии почти наступала следующая — они уже высаживались из пяти или шести джипов, а мы ещё проходили между пузатыми колоннами.
В зале «Карамзин» разливалась скрипично-виолончельная нега. Через часок взялись за дело увеселения по-настоящему. Гром прерывался лишь на то, чтобы наёмный устроитель-тамада проревел в микрофон очередное заученное. Кто-то оставался за столом, кто-то топтался на танцевальном пространстве. Александр поднялся, сказав что-то Лене, она рассмеялась.
В этот-то миг меня и охватило это нелепое желание. Идиотское, деструктивное.
Пойти за ним, нагнать у двери, войти следом. Он двинется к писсуарам, я встану рядом.
И секунд через пять спрошу невзначай, даже, может быть, не поворачивая головы: «А что, Шура, он же Александр, ты меня не узнаёшь?»
Ничего такого я не предпринял. Но вообразил в мельчайших деталях, как бы это могло быть…
Когда в половине четвёртого он появится из дверей, я кратко посигналю и распахну пассажирскую дверцу.
Он увидит. Это будет вполне естественно. Всего двадцать метров. Не встречаться же нам посреди лужи. На дворе плюс шесть, почему бы и не пройти двадцать метров.
Кроме того, у меня в руке самописка. Не знаю, разглядит ли он её с такого расстояния, всё-таки двадцать метров. Я нарочно выбрал блестящую, хромированную, должен заметить. Она покажется ему продолжением начатого. Добавочным подтверждением. Хотя он и так ничего не подозревает. Но кашу маслом не испортишь.
Я же хочу подарить ему книжку. Вот и самописка — чтобы подписать. Мне приятно это сделать. Он не первый встречный. Он лицо значительное, у него офис на двадцать седьмом этаже башни «Империя».
Я посмотрел на часы. Пятнадцать тридцать четыре.
Плюс-минус.
Глупо было мне рассчитывать на везение.
Но я всё-таки рассчитывал на везение. А о том, что будет, если мне всё же не повезёт, я не думал.
Даже странно. Я понимал, что не смогу выйти сухим из воды. Это было бы чудо, а чудес не бывает. Тем более при современном развитии криминалистики.
Но всё это было словно за горизонтом. Линия горизонта — что за ней? Никто не знает. Может, там море. А может, горы. Что о них без толку думать?
Да. Так вот.
Двери закрыты, стёкла подняты. Салон автомобиля сравнительно звукоизолирован. Следовательно, велики шансы, что выстрела никто не услышит.
А если услышит, не поймёт в чём дело. Мало ли что там хлопнуло. Кирпич упал. Дверь закрылась с треском. Жердь уронили. Какая жердь?.. тут нет никаких жердей. Но город всегда чрезвычайно шумен. То и дело что-нибудь лязгает. То там, то здесь. Ба-бах, ба-бах. Отголоски. С набережных вечный гул. Как грузовики пойдут, святых выноси. Между башнями свистит ветер. В двух шагах выход из метро.
Кроме того, если бы повторялось, тогда да: насторожился, голову вскинул, ухо преклонил. А если треснуло и всё, то непонятно. Мудрено ли ослышаться.
Одного раза вполне хватит. Я проверял на досках. Сантиметровую насквозь. И даже не совсем в упор.
Дальше сложнее.
Хорошо бы и этого никто не заметил. Шансы, что кто-нибудь именно в эти секунды будет пялиться из окна, невелики. Тем более что три нижних этажа, судя по окнам, служебные. Буфеты какие-нибудь. Вёдра-швабры. А чем выше, тем круче угол зрения, труднее увидеть происходящее в салоне. Но почему бы, например, скучающей уборщице всё-таки не глянуть. Машина в двадцати метрах от стены. Двадцать метров вверх — примерно, скажем, шестой этаж. С шестого этажа — угол в сорок пять градусов.
Примерно сорок пять. Значит, даже с шестого что-то ещё можно увидеть.
Но сразу после выстрела он как минимум будет без сознания, и я повалю его на бок. Новая позиция: полулёжа и наполовину провалившись на пол. Вдобавок стёкла задних дверей тонированы.
Кровь будет течь на коврик. Конечно, неизвестно, сколько её сразу окажется на торпеде. На заднем сиденье два рулона бумажных полотенец, две литровые бутылки воды. Вода без газа. Я отъеду на двести метров, где глухая стена ресторана.
