Огненный перст - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович
Чрево у княгини росло торчком, и рвало ее в последний месяц зеленой желчью – это указывало на мальчика. А всё же князь волновался.
Морщась от пронзительного женского крика, он укусил себе кулак, сказал:
– Только б не девка. Сына хочу! Нет, не может быть девки. Я везучий! Коли дура немецкая мне дочь родит, все скажут: «Закатилась у Святослава его звезда-удача»…
…Чтоб отвлечь князя от тревожных дум, Кут заговорил о другом. О том, что нынче из Царьграда, от епископа Агафодора, пришло с купеческим кораблем письмо, из которого явствует, что дело слажено, можно порадовать великого государя.
Святослав оживился.
– Неужто грек сговорил царевну за Володьшу? Ох ты и ловок!
Прошлым летом византийского посла спровадили без ясного ответа. Оставили в надежде, что митрополита от греков, может, еще и примут. Кут несколько раз ходил к епископу на исповедь, обещал тайно доносить обо всём, что происходит при киевском дворе. Некоторое время назад отписал в Константинополь: русские от автокефалии отказаться не желают, однако же согласны принять в митрополиты грека – при условии, что кесарь не поспесивится отдать дочь за Всеволода, четвертого Ярославова сына. Только пустят на киевскую кафедру не абы кого, а пастыря, который на Руси всем полюбился легким нравом и доброумием – самого Агафодора.
Протопроэдр на что хитер, а наживку проглотил. Кут когда еще сказал князю: грек хочет сам в Киеве сесть и ради этого горы перевернет. Вот и перевернул.
– Базилевс пришлет царевну с Агафодором, чтоб тот свершил венчание. И после того епископ в Киеве останется.
– Пускай недельку-другую погостит, – засмеялся Святослав. – Как окрутит Володьшу с Марьей, отправим его восвояси.
Дворецкий знал, как сильно угодил князю известием. Теперь князь доложит отцу, что головоломное дело, в успех которого мало кто верил, устроилось в самом лучшем виде. Всю заслугу Святослав, конечно, возьмет себе, но это пускай.
Очень довольный, князь на время забыл о родах.
– Ой, умора! – захохотал он. – Будет Агафодор себе пустое место чесать, как и подобает скопцу!
Кут улыбнулся, нисколько не задетый шуткой. Никогда, ни разу в жизни он не пожалел, что в детстве лишился мужского стержня. Если б мог найти работорговца, который выкупил его ребенком, чтоб оскопить и после продать, – щедро наградил бы. Обычный мужчина подобен кобелю, готовому нестись сломя голову на сучий запах. И слаб, ибо имеет уязвимый тыл – семью. Скопец же силен своим одиночеством, ясен умом, тверд волей.
Из ложницы вышла служанка, приносившая воду. Снова раздался отчаянный вопль, и Святослав перестал смеяться, потемнел лицом.
– Что там? – рявкнул он на девку. – Орет, будто режут ее. Долго еще?
Та пролепетала:
– Не знаю, княже. Грек-лечец прочь выгнал, в тычки.
Здесь Кут нахмурился. Чтоб тихий, вежливый херсонесец толкнул служанку? Плохой знак…
А крики умолкли. Святослав весь обратился в слух – не раздастся ли свист врача или плач младенца.
Дверь приоткрылась. Выглянул врач, но не произнес ни слова. Его лицо было бледным.
Кут первым двинулся вперед. Князь – за ним. Вошли в спальню.
Женщина лежала неподвижная, белая, с закатившимися под лоб глазами.
– Мертва? – ахнул Святослав.
Лекарь дрожащим голосом ответил:
– Без чувств.
– А дитя? Родилось?
– Да…
– Что ты еле бормочешь, грек? Неужто дочь? – схватился за сердце князь.
– Нет, господин…
– Слава Иисусу! Где мой сын?
Старик не сразу указал на стол, где лежало окровавленное тряпье:
– Там…
Кут подошел, развернул ткань, отшатнулся. За спиной у дворецкого сдавленно вскрикнул Святослав.
– Что это за пакость?! Ты что мне показываешь, пес?!
Огромная голова на тонкой шейке лепилась к крошечному лиловому туловищу – без ручек, без ножек.
Дворецкий накрыл мертвого уродца покрывалом, взял трясущегося князя за плечи, повел к стене, усадил на лавку.
– На всё воля Божья, княже. Господь шлет испытание, даст и избавление…
Но Святослав не слышал.
– Этого не может быть! – Он отчаянно тряс головой. – Со мной – не может! Стерва немецкая! Гнилая утроба! Что она со мной учинила? Как я отцу это предъявлю? Что скажет дружина? Народ? Святослав чудище произвел!
Он закрыл руками лицо, зарыдал. Нужно было дать ему поплакать. Сейчас ничего не услышит и не поймет.
Подав врачу знак, чтоб оставался с князем, Кут тихонько вышел в горницу. Сказал ожидавшим:
– Не родила еще. Отдыхает. Князь велел передать, чтоб здесь никого не было. Желает один остаться. Будет перед образом поклоны класть. – Он показал на висевшую в углу икону святого Николая Мирликийского, Святославова небесного покровителя. – Ступайте, ступайте!
Выпроводив всех, полушагом-полубегом ненадолго отлучился. Вернулся с плетеной баклажкой.
В ложнице было всё то же: князь глухо рыдал, врач стоял рядом, ломал запачканные в крови руки.
– Я сделал, что мог! – жалобно вокликнул он. – Даже не взрезал живот, чтоб не подвергать жизнь архонтессы опасности. Я вынул младенца, хоть это было очень трудно! Ты видел, какая у него голова?
– Ты ни в чем не виноват, почтенный, – успокоил лекаря Кут. – Я заплачу тебе за труд, как уговорено. Но от князя награды, сам понимаешь, не будет. На вот, хлебни крепкого кипрского вина, оно тебе необходимо. Посиди, отдохни. Я же поговорю с архонтом.
Он наклонился, решительно взял князя подмышки, поставил на ноги.
– Пойдем, княже, в горницу. Здесь дух тяжелый.
Святослав, с трудом переставляя ноги, дал себя увести.
– У тебя вино? – пробормотал он. – Дай, хочу!
– Не сейчас. После.
В пустой горнице дворецкий отвел князя к окну. Сказал негромко, но с нажимом:
– Успокойся, господин. Твой первенец жив.
Святослав испуганно оглянулся на ложницу:
– Жив?! А что с ним таким делать?!
– Слушай меня, не перебивай. Время дорого. – Кут сильно тряхнул князя за плечи. Сейчас было так нужно. – Помнишь ли, как зимой ты покрыл горбунью-шутиху? В шубной, при Агафодоре. Вспомнил? Минувшей ночью горбунья родила мальчика. Здорового. Никто про то не знает. Горбунью с ребенком я от всех спрятал. На всякий случай. Мало ли что – вдруг княгиня родит мертвого. Про такое, – он кивнул на запертую дверь, – конечно, думать не думал. Но это ничего. Уродца я вынесу, закопаю. Княгине положим другого сына, здорового. Очнется – не поймет, что чужой. Откуда ей узнать? А тебе он будет родной, своя кровь.
Не ошибся Кут, когда решил из всех Ярославовых сыновей сделать ставку на этого. Еще минуту назад Святослав был будто клоп раздавленный, но вот встрепенулся, взгляд стал остр, плечи расправились. Такого за плечи уже не потрясешь.
Дворецкий отступил на шажок, убрал руки за спину.
– А ребенок точно ль мой?
– У кого кроме тебя хватило бы доблести на страшилищу влезть? – льстиво улыбнулся скопец. – И на лицо вылитый ты.
Теперь Святослав сам схватил слугу за плечи – с такой силой, что Кут охнул.
– Веди!
Стражника-торка Кут отослал. Хоть он был с урезанным языком, а все одно лишнего видеть незачем.
Вошли в малую каморку, куда были помещены Кикимора и ее роженыш. Горбунья спала сидя, обхватив короб с младенцем. Услышала шаги – вскинулась. Испуганно захлопала глазами на пресветлого князя, он же на нее и не посмотрел. Жадно заглянул поверх.
Одной рукой держа светильник, Кут не забыл погладить уродку по волосам: не трясись, мол, всё хорошо. Она сжалась, не шелохнется.
Святослав пальцем, осторожно, развернул пеленку. Нагнулся.
– Свети ярче… Погоди, переверну… Ладный какой. Кожа чистая, только на лбу пятнышко. Годный младенец, годный. Только вот что… – Обернулся, нахмурился. – А лекарь?
