Облака перемен - Андрей Германович Волос
Может быть, Карачай о нём так же думал. Они не выясняли отношений. Если бы начали — точно бы дело повалилось.
Но они не начали. Они просто держались. Тупо, как волы. И выдержали. Большой был напряг. Но они пересилили.
И праздновали. Тем вечером он был уверен, что они и дальше останутся напарниками. Типа уверенность у него появилась. Даже какая-то нежность. Типа Карачай ему друг. Им с Карачаем любое дело по плечу. И что ни сделают на пару, всё с рук сойдёт.
Может быть, это была напрасная уверенность. Даже, может быть, губительная. Но до проверки дело не дошло.
Если бы в тот момент знать, что дальше, он бы по-настоящему загоревал, наверное. Ну да ведь тут как. Будущее известно. Но не в деталях. Детали-то и подвели.
Юля не подозревала, что нынче их прощальный вечер. Типа упала на террасу тень. Зажглись огни в тумане. У неё мысли не было, что близится расставание. Не должно было быть. Откуда взяться. Что типа больше не увидятся. С чего бы ей такое в голову пришло.
Никанор старался говорить ей исключительно правду. Она удивлялась. Ты правда закончил мехмат? Ну да, он правда закончил мехмат. А что такого, что странного в том, что я закончил мехмат? По-твоему я недостаточно умён для мехмата? Ха-ха-ха. Удивлялась. Для неё это было в диковинку. У них в семье на такое не целились. Умник-папа был из внешних связей. Сама она в мечтах не поднималась выше какой-то байды типа театроведения. А тут мехмат. Там ведь, вероятно, арифметика? Ужас-ужас-ужас.
По-хорошему, они с ней не должны были даже встретиться. Вряд ли бы представился случай. Тем более сойтись. Разве что перепихнуться.
Он примерно знал, что с ней будет дальше. Даже почти точно. Папахен выделит ей хорошую долю бизнеса. По родственным соображениям. Года через два. Никанор видел его пару раз. Он производил впечатление разумного человека. Разумность не могла не нашептать ему, что дочь таковой не унаследовала. Но он её любил, ведь кровь не вода. Возможно, молчаливо жалел, что нет сына, такого же разумного, как он сам. Но тут что сделаешь? Раньше надо было думать, наверное. А теперь что?..
Так вот рассуждаешь за кого-нибудь, рассуждаешь — и вдруг прямо плакать захочется.
Юлечка и сама была неглупа. Но как-то по-своему. Суетливый женский ум. Фантики, тряпочки. Наклеечки, сумочки. По жизни она считалась фотографом. Фотография — последнее прибежище негодяев. Нет, это про патриотизм. Но примерно то же можно и о фотографии. Разве что негодяйство ни к чему. Это слишком. Какая из неё негодяйка, честное слово… Последнее прибежище ленивых придурков в поисках творческой индивидуальности? Ладно, обидные какие-то определения, ну их. Может, у неё когда-нибудь получится.
Возможно, папахену хотелось бы избежать раздела. Но как? Это же как пробка на шоссе. Одно за другим. Легко вообразить. Жена пилит. Дочь ноет. Деваться некуда. Или в таких домах всё иначе устроено? Трудно сказать. Вряд ли. Все счастливые семьи одинаковы, все несчастные наособицу, или как там. Да и правда: двадцать два года девушке. Чего ждать? И сколько? Пока ещё чуток поумнеет? Когда это случится? Случится ли вообще? А сделаться завидной невестой ей пора. Так что скоро папуле предстояло отвалить ломоть. Мозгов бы ей этот ломоть не прибавил, но фанаберии — точно: она бы стала настоящей леди.
Но пусть и так, а тем вечером всем им было легко. Да он и не думал, какой там у кого ломоть.
Стали прощаться. Карачай увёз свою. Никанор проводил Юлю к машине. Она знала, что он летит по работе. Утренний рейс, через пару дней обратно. Распахнул дверцу. Она села, почмокала с заднего сиденья.
Стекло опускалось, а она чмокала.
И он почмокал.
И вот как раз в этот момент. Ни к селу ни к городу.
Воспоминание ударило — и растворилось. Можно было надеяться, что теперь снова лет на десять или сколько там.
Домой он шёл пешком, ему было недалеко.
Он тогда рассеянно думал, что, возможно, нужно сейчас, вот именно сейчас решиться на новую жизнь. Не водиться с Карачаем, Карачай его плохому научит. Не заниматься впредь ни облигациями, ни евробондами, ничем из этой сомнительной области. Может, кто-то думает наоборот, что облигации вещь надёжная. А евробонды и подавно. А на самом деле ни на секунду нельзя им довериться: вон сколько народу они уже съели.
И всё, и начать другое. Сбирать имение своё на небесах, а не на грешной земле. То есть не шарить по чужим карманам. А жениться на Юле. Чем плохо? Убедить папашу, что на него можно положиться. Это не составит особого труда. Могу ли я на вас положиться? О да, вы можете на меня положиться. Ваша дочь будет как за каменной стеной, скажите мне код вашего сейфа.
Всё это были, конечно, совершенно праздные раздумья. Потому что завтра к вечеру, крайний срок послезавтра Кравцову предстояло узнать, как его нагрели. Или там обули. Как ловко и нахально это сделали.
После этого им не стоило оказываться в его прямой видимости. Более того: лучше всего им было бы навсегда сгинуть в недрах иной планеты. Где-нибудь в миллионе световых лет от той, по которой мечется разъярённый Кравцов.
Ну и всякое такое. Время тикало. По крайней мере кинуть что-то в чемодан. И вздремнуть сколько осталось.
Так что, когда позвонил Карачай, Никанор спросонья уронил трубку. Нашарил, ватно выругался. Что ты в такую рань, едрить тебя разъедрить. Что тебе надо, такой-сякой.
А он орёт: Никанор, Никанор!
И не пьяный даже. То есть пьяный, да — но если только от радости.
Можно никуда не ехать, кричит. Типа что нам на чужбине, когда можем и на родине. Родина плачет: куды вы, хлопцы? Оставайтесь! Вам больше нечего бояться! Дышите полной грудью! Смело смотрите в будущее! Оно ваше! Потому что нет больше Кравцова на белом свете! И никогда не будет.
В каком смысле?
Да в таком, Никанор, в таком! В прямом! Расстреляли Кравцова на выходе из клуба. Кравцова, охранника, и ещё один с ними был, его тоже завалили. Может, просто за компанию завалили, поди разбери. Понял?
Ага, сказал Никанор, понял. Здорово. Ну хорошо. И что же, ты не полетишь?
Карачай засмеялся. Ты сомневаешься,
