Облака перемен - Андрей Германович Волос
Согласен, звучит странно.
И всё же я не мог избавиться от смутного ощущения, скоро переросшего в отчётливую уверенность, что он, Александр, заведомо, от рождения обладает каким-то особым свойством.
Это свойство трудно описать, тем более невозможно разъяснить. Однако же оно существует — и добавляется ко всему, что у него есть (и что может, в принципе, приобрести каждый) — неважно, вещь это, манера, знание, навык или что угодно ещё.
Любые его приобретения это свойство наделяет некими особенностями, каких прежде у них не было, придаёт этим вещам — или сведениям, или желаниям — новые качества, какими раньше они не обладали.
Благодаря этим новым качествам они делаются гораздо более ценными, радикально дорожают, — чтобы потом, заново отразившись на самом Александре, сделать его в чужих глазах каким-то не совсем обыкновенным, совсем не обыкновенным, совершенно необыкновенным и выдающимся.
Не знаю, внятно ли я изъясняюсь, но вот, например, его костюм и его кабриолет.
Ну что такое — костюм? Что такое этот несчастный кабриолет? Разве не всякий, независимо от ума или способностей, может обзавестись кабриолетом и костюмом? Главное, чтобы хватило средств.
Но в том-то и штука: это будут какой-то другой кабриолет и какой-то другой костюм — совсем не такие кабриолет и костюм, как у Александра! — всего лишь их жалкие подобия, просто лаковые железки и шёлковые тряпки. Тот, кто смог овладеть этими железками и тряпками с помощью денег, останется тем же, кем был и до обладания, — никем.
Если это не предмет, а знание, — им может владеть любой профан. Но в случае Александра, попав к нему, оно загадочным образом обретает новые измерения и особую весомость.
Если это отношения с другими, то у всех они есть, мы все ими повязаны, — но Александр одарён способностью видеть их в развитии и, словно оценивая течение реки, заранее понимать, где могут в них встретиться пороги и мели, и что нужно сделать, чтобы благополучно провести своё судно.
Верно сказано, что такая благодать подобна царским правам: одни, согнувшись в три погибели, орудуют в рудниках молотками и клиньями, чтобы добыть обломки драгоценной руды, или в адском жару и копоти стоят у золотоплавильных печей. А он знай себе чеканит монету, мимоходом оттискивая на каждой своё изображение: случайно подхватив что-то, тут же возвращает в мир, успев придать этой мелочи отпечаток самого себя.
* * *
Солнце сместилось и лезло теперь в прорехи берёзовой листвы, несовершенной в отношении светоизоляции, заставляло щурить глаза — а они и без того закрывались.
На общество снизошли блаженные минуты сытого отупения.
Именно их Василий Степанович почему-то счёл подходящими для серьёзного разговора.
Он сказал Александру несколько слов, тот удивлённо пожал плечами, покивал, явно ленясь сразу приняться за дело, но потом всё же с кряхтением поднялся, и они удалились на террасу.
Я смотрел им вслед, испытывая полуосознанное желание пойти за ними: мне хотелось ещё и ещё быть рядом. Лилиана и Клавушка, договаривая нечто вполне бессвязное, заворожённо смотрели в ту же сторону.
Я сказал что-то насчёт чаю — и обе они взглянули так, будто их пыталась потревожить загробная тень, чьё присутствие в вещном мире фиктивно.
Через минуту я заглянул на террасу. Кондрашов с Александром сидели за столом. Я спросил:
— Чай будете пить?
— Василий Степанович, милый, это совершенно невозможно, — говорил Александр, виновато улыбаясь и очевидно мучась необходимостью в чём-то Василию Степановичу отказывать. Одновременно он мельком, но доброжелательно посмотрел на меня и виновато пожал плечами. — Просто совершенно! Я ведь и в прошлый раз вам то же самое говорил. Я не знаю, откуда у Клавушки такие сведения, но…
— Александр, дорогой! — пророкотал Василий Степанович. — Да вы поймите! Я же не то что как-нибудь там, я со всей душой! Это же всё-таки, так сказать, разница! Разве нет?
— Конечно, конечно, — не теряя приветливости и мелкими кивками подтверждая верность сообщаемого, сказал Александр. — Просто я не до конца понимаю, Василий Степанович, почему вы в этой информации так уверены?
Я обошёл террасу и направился на кухню. Там было жарко, солнце палило в большое окно. Я вылил старую воду, сполоснул, наполнил свежей и включил электрический чайник. Затем так же сполоснул, наполнил и поставил на плиту большой зелёный.
— Скоро будет чай, — сказал я, вернувшись.
— Дело не в том, сообщают мне инсайдерские сведения или нет, — мягко, словно успокаивая неразумного ребёнка, говорил Александр. — Допустим, сообщают. Допустим, они достаточно достоверны. Но всё-таки не на все сто. Их достоверность — примерно, скажем, девяносто пять процентов. Можно такие использовать? Конечно, можно. Девяносто пять процентов — весомая заявка на победу…
— Вот видите! — встрял Кондрашов с выражением «а я что говорил?!».
— Но остаётся ещё пять! — не уступил Александр. — Которые погружают нас в пучину вероятностного…
— Это в каком же смысле?
— В таком, что приступая к игре, вы можете быть уверены только в том, что вероятность выигрыша составляет девяносто пять процентов. Повторюсь: не сам выигрыш, а его вероятность. Хорошо ли это — девяносто пять процентов вероятности выигрыша? Как посмотреть. Возможно, это очень, просто баснословно хорошо. Но когда игра окончится, ваш выигрыш вовсе не составит девяносто пять процентов от чего-нибудь. Равно как и проигрыш не будет равен оставшимся пяти. Нет. Вы или выиграете целиком то, на что замахнулись, — или проиграете всё, что поставили. Понимаете?
— Как не понять…
— Даже если бы достоверность инсайда составляла девяносто девять процентов… даже если бы она была девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента!.. вы или выиграете — или проиграете всё. Обратите внимание: то же самое может произойти и в том случае, если достоверность составляет всего один жалкий процент, даже одну сотую процента. Вероятность меньше, но ведь она тоже может реализоваться! И если она реализуется, уже не имеет значения, с чего вы начинали. Понимаете? Тут так: или — или.
— Те-те-те, — озабоченно сказал Кондрашов. — Вот вы как говорите-то… — Он с сомнением покачал головой. — А я слышал, дело верное.
— Говорят много, мало кто в деталях разбирается.
— Вот! Именно! Я почему со всей душой?
— Василий Степанович, дорогой, честное слово, я тронут. Но поймите правильно: я никак, просто никак не могу взять у вас деньги.
— Да почему же?! — плачуще спросил Кондрашов. — Почему же не можете? Я понимаю, если бы вы хотели много взять. Много я бы и не дал. Да ведь курочка по зёрнышку клюёт! Вы вот о процентах всё, о достоверности! Но ведь есть и другой процент! Я вам немножко ссужу, вы приложите к
