Все, что я знаю о любви. Как пережить самые важные годы и не чокнуться - Долли Олдертон
Дэвид Фосте Вэллэс понимал, что значит громкий звук захлопнувшихся с течением времени дверей. В возрасте тридцати трех лет он написал:
«День изо дня я пытался принимать решения в сторону того, что хорошо, важно и весело, и упускал при этом возможности другого, альтернативного выбора. Я стал замечать, что как только моя жизнь набирает обороты, тем больше сужается мой выбор, и альтернатива стремительно сокращается до тех пор, пока я не доберусь до определенной точки на одной из ветвей этой прекрасной жизни, запутавшись и застряв на одном пути, но время подтолкнет меня через застойное поле, состояние атрофии и распада, пока я в третий раз не собьюсь в бесполезной борьбе со временем».
Сильвия Плат представляла течение времени как чрезвычайно сложный массив возможностей. В романе «Под стеклянным колпаком» (опубликован, когда ей было двадцать девять лет), она писала:
«Я замечала, что моя жизнь разветвляется передо мной, как зеленое фиговое дерево. На конце каждой ветки, как крупный фиолетовый инжир, было прекрасное будущее, которое манило и подмигивало. Одним плодом был муж, счастливый дом и дети, вторым инжиром – стать знаменитой поэтессой, другим – блестящим профессором или прекрасным редактором, другим плодом – были Европа, Африка и Южная Америка, другим – Константин, Сократ и Аттила и множество других любовников со странными именами и профессиями, другим – олимпийская чемпионка, и вокруг этих плодов было еще множество инжира, который невозможно было сосчитать. Я видела себя, сидящей под фиговым деревом, в ожидании смерти, потому что не могла определиться, что мне выбрать.
Двери закрываются, ветки деревьев ломаются, а созревшие фрукты падают с них. Меня успокаивала мысль, что синдром «упущенной выгоды», который меня беспокоил, – это не изобретение миллениалов а, как считал один из моих любимых авторов, удручающий, а не захватывающий процесс смены эпох. В одной из моих любимых песен британской рок-группы «Pulp» – «Stacks» Джарвис Кокер поет о великой роскоши времени, которая проходит с молодостью: «Ох, есть большое количество того, что можно сделать, и большое количество того, что можно увидеть, большое количество того, что можно потрогать, и так много способов провести свое время, так много, что я знаю, что ты должен делать»[76]. То, о чем я ностальгирую или то, что заставляет меня рыдать перед чужим домом, это не жизнь или моя личность в двадцать. Это ощущение того, что ты «миллионер времени» – с огромным количеством возможностей. Я буду всегда оплакивать подростковые годы и свои ощущения в двадцать с небольшим, когда имеешь бесконечное количество свободных минут; бесчисленное количество дней впереди. Мне кажется, вне зависимости от возраста я всегда буду искать множество возможностей.
Ситуация, которая стала последней каплей перед нервным срывом, произошла за два дня до моего тридцатилетия в центральном лондонском отделении «Зары». Решив, что вся одежда сидит не так, я решила пойти на этаж с молодежной, дешевой и странной одеждой с целью найти то, что будет соответствовать моему новому стилю тридцатиоднолетней женщины. Но опять-таки это не казалось мне правильным. Я вспомнила, что Фарли, которая худее меня в два раза, иногда покупает одежду в детских отделах. На самом деле, я видела ее за неделю до этого, и она выглядела классно, молодо и стильно в темно-синем блейзере, который она купила в отделе для мальчиков. Я пошла на этаж с детской одеждой и, конечно же, мне понравилась куртка с вышивкой. Я выбрала самый большой размер (для ребенка 13–14 лет) и попыталась надеть ее, не заходя в примерочную, поверх всей моей одежды. Мне почти удалось запихнуть одну руку в рукав, но я не смогла достать второй рукав даже локтем. В приступе клаустрофобии я пыталась выбраться из него, как вдруг услышала звук рвущейся подкладки. Он прозвучал как сирена для персонала, подбежал продавец-консультант со смущенным видом и начал узнавать, в чем дело.
– Мне кажется, что подкладка слегка порвалась, – сказала я в свою защиту, параллельно пытаясь освободиться. – Несомненно, я заплачу за нее.
– Вы знаете, что отдел с женской одеждой находится на другом этаже?
– Да, – ответила я.
– Тогда зачем вы пытались надеть эту куртку?
– Потому что мне казалось, что она налезет на меня.
– Но ведь это детский отдел», – ответил консультант.
– Я же сказала, что заплачу за вещь! – ответила я с негодованием, избавляя его от объяснения о моем нервном срыве, который, я думала, может быть – может быть – сразу решен, если я куплю и буду носить куртку, предназначенную для ребенка.
– Так, что произошло? – спросила меня Индия, когда мы сидели в пабе тем же вечером. – Расскажи мне, что тебя волнует больше всего.
– Я хочу снова быть двадцатиоднолетней.
– Почему?
– Я не хочу иметь мозги как у двадцатиоднолетней. Или быть импульсивной, страдать от большого количества крови в «эти дни»… быть внутренне нестабильной. Я хочу быть такой, какая я сейчас – со всеми пройденными уроками, которые преподносила жизнь, опытом, знать то, что я знаю сейчас. Мне хочется перенести себя обратно в тело двадцатиоднолетней девушки и навсегда остаться в этом физическом состоянии, но при этом – со всем своим жизненным багажом.
– Ладно.
– В принципе я хочу, чтоб мои мозг и душа взрослели, но только не тело, – сказала я, разливая последние остатки розе[77] по нашим бокалам. – Считаю, что нам должен быть предоставлен доступ к молодости наравне с мудростью. – Я опрокинула бокал вина. – Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне кажется, многие чувствуют, что так и должно быть, разве нет?
– Нет-нет, считаю, что это абсолютно новая мысль, – категорично заявила Индия. – Ты хочешь сказать, что молодость впустую прожигается молодежью. Я думаю, ты первый человек, который осознал это, Долли.
Мы сняли коттедж на выходные на побережье Дэвона, чтобы отпраздновать мой тридцатый день рождения. Мы выгружали из машин вещи, когда мимо прошла женщина за шестьдесят, с прической, как у Джилли Купер[78], шелковым платком, завязанным на шее, и тремя кокер спаниелями.
– Вы, девчонки, собрались на девичник? – поинтересовалась женщина с легкой усмешкой, оттягивая возбужденных собак, словно управляя лошадьми.
– Нет, – ответила Фарли, кивая в мою сторону. – Будем праздновать ее тридцатый день рождения.
– Господи! Тридцать лет! Худший возраст, – она рассмеялась. – Мне тогда казалось, что жизнь кончена и больше нет смысла жить дальше! Черт возьми, ну и отвратительная была ночь – ни за что бы не
