Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями - Никита Смагин
В целях безопасности иранцев — героев книги их имена изменены.
Здесь и далее: Facebook и Whatsapp принадлежат компании Meta, признанной в РФ экстремистской организацией и запрещенной на территории страны. — Прим. ред.
Для описания парадоксов в Иране Гияби предлагает использовать термин «оксюморон» — внутренне парадоксальное суждение. Ghiabi, Maziyar. Drugs Politics: Managing Disorder in the Islamic Republic of Iran. Cambridge, United Kingdom: Cambridge University Press, 2019. p.9
Один из наиболее распространенных в Афганистане языков, дари, очень близок к персидскому. — Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.
Минюст РФ считает Марианну Беленькую иностранным агентом. — Прим. ред.
Минюст РФ считает газету «Собеседник» иностранным агентом. — Прим. ред.
Здесь и далее: Алексей Навальный (1976–2024) был внесен Росфинмониторингом в список террористов и экстремистов. — Прим. ред.
Часть I Идеология ایدئولوژی
Парадокс первый Особенности исламской демократии
Едва ли не первая ассоциация с Ираном, которая возникает у непосвященного, — «там диктатура исламистов». На самом деле все сложнее, и если отойти от эмоциональных суждений, мы сразу вступаем на территорию нюансов и оговорок: да, но… В 1990-е годы в Иране сложилась уникальная политическая система, где теократия сочеталась с демократией, а неизбираемые институты функционировали параллельно с избираемыми. Регулярно проходили выборы, и, хотя назвать их по-настоящему свободными сложно, они почти всегда были конкурентными и непредсказуемыми. Однако в конце 2010-х — начале 2020-х годов все изменилось, и хрупкая система ограниченной демократии оказалась практически разрушена. Мне довелось наблюдать, как за несколько лет Иран изменился политически — и как пустели выборные участки. Впрочем, как показали президентские выборы 2024-го, иранская политическая система все еще может преподносить сюрпризы.
Когда я только начинал учить персидский язык в магистратуре РосНОУ в 2014 году, Иран входил в период новых надежд. За год до этого на президентских выборах в стране победил умеренный реформист Хасан Рухани, который выступал против новых блокировок в интернете, обещал вести с США переговоры о снятии санкций, наложенных в 2011–2012 годах[7], и призывал открыть Исламскую республику миру.
Во многом он казался противоположностью своего предшественника — ультраконсервативного популиста Махмуда Ахмадинежада. Восемь лет президентства последнего запомнились особо суровыми рейдами полиции нравов, первыми интернет-блокировками (вне закона оказались фейсбук и твиттер), беспочвенными обещаниями о «нефтяных деньгах на обеденном столе каждого иранца» и агрессивными заявлениями. Именно при нем Иран из-за своей ядерной программы угодил под жесткие международные санкции, которые привели к эмбарго на экспорт нефти и полной изоляции иранской банковской системы. Санкции тогда поддержали и Китай с Россией — Иран эпохи Ахмадинежада казался угрозой далеко не только для Запада.
Рухани очень быстро показал, что новый человек в кресле президента — это не просто косметические перемены (даже несмотря на то, что президент — не первый, а второй человек в государстве после назначаемого пожизненно верховного лидера или рахбара). Финансовый блок при Рухани сумел быстро сократить инфляцию с 35% до примерно 15%, полиция нравов не исчезла, но стала почти незаметна, Тегеран и Вашингтон начали прямые переговоры по атомной программе. Затем в 2015 году была подписана ядерная сделка, в результате которой основные санкции в отношении Исламской республики сняли. Казалось, что в иранскую политику точно пришли перемены к лучшему.
Особенно это впечатляло в сравнении с событиями в России. Я, как и многие представители условного «среднего класса», принимал участие в протестном движении 2011–2013 годов, бывал на митингах на Болотной площади и на проспекте Сахарова, в конце лета 2013-го даже успел поработать в предвыборном штабе Алексея Навального на выборах мэра Москвы. Однако к концу 2014 года уже было очевидно: протестное движение потерпело поражение, а Россия уверенно встала на путь авторитарного развития.
Иран, казалось, шел противоположным курсом. Несмотря на то, что в 2014–2015 годах с точки зрения личных свобод Исламской республике было еще далеко до России, не говоря уже о западных странах, страна явно двигалась от меньшей свободы к большей — достаточно удивительно, если помнить, что предыдущие восемь лет правительство Ахмадинежада упорно закручивало все возможные гайки. Казалось, иранцы смогли переломить негативный авторитарный тренд и повести страну по пути реформ.
Спустя пару лет эйфория схлынула, и пришло ощущение несбывшихся надежд. Президент Рухани и его окружение долго убеждали народ: надо только заключить ядерную сделку, а там заживем, — и в 2016 году основные санкции с Ирана были сняты, но далеко не все почувствовали улучшение уровня жизни. Да и сам Рухани имел не так много возможностей влиять на положение дел в стране — власть президента в Исламской республике серьезно ограничена другими институтами.
Тем не менее, когда в 2017 году я приехал в Иран посмотреть на президентские выборы, общество еще не успело окончательно разочароваться в политике. Два основных кандидата — Хасан Рухани и Эбрахим Раиси — представляли разные полюса власти и отстаивали каждый свое видение будущего. Избиратели, в свою очередь, свой выбор делали рационально, уже не веря в чудеса, но прикидывая, при ком будет лучше жить. Иранская политическая культура выглядела самобытной и устойчивой: конкуренция, электоральная борьба, непредсказуемый результат — всё на месте. С энтузиазмом к выборам подходили даже, казалось, закоренелые скептики. Я не голосую!
13 мая 2017 года
За неделю до президентских выборов 2017 года
