Братья. Джон Фостер Даллес, Аллен Даллес и их тайная мировая война - Stephen Kinzer
"Дедушка Фостер" был очарован мальчиками и решил, что проводить с ними лето недостаточно. Он договорился "одолжить" их на зимние месяцы в своем особняке из красного кирпича в районе Дюпон-Серкл в Вашингтоне. Там они жили среди экзотических предметов искусства из Китая и других далеких стран, занимались с частными репетиторами, за ними присматривала ливрейная прислуга под руководством мажордома, которого один из членов клана запомнил как "Мэдисона, седого цветного дворецкого". А самое главное, они имели возможность присутствовать на ужинах с ослепительным парадом политических и деловых мандаринов Америки.
Фостера впервые "одолжили", когда ему было всего пять лет, и вскоре после приезда он нанес свой первый визит в Белый дом - в качестве гостя на дне рождения одного из внуков президента Харрисона. Алли начал посещать Белый дом несколькими годами позже. В детстве и юности оба брата чувствовали себя в самых привилегированных кругах. Они обедали с послами, сенаторами, секретарями кабинета министров, судьями Верховного суда и другими выдающимися личностями, включая Уильяма Говарда Тафта, Теодора Рузвельта, Гровера Кливленда, Уильяма Мак-Кинли, Эндрю Карнеги и Вудро Вильсона. Хотя они были слишком молоды, чтобы участвовать в обсуждении мировых событий за обедом, они внимательно следили за происходящим. Из этих долгих вечеров они впитывали не только заповеди, идеи и представления, формировавшие правящий класс Америки, но и его стиль, лексику и взгляды.
"Женщины с блестками и шлейфами, мужчины с украшениями и поясами были нарядны и романтичны", - вспоминала впоследствии их сестра Элеонора. "В целом чаи и ужины отличались достоинством и любезностью, по сравнению с которыми современные коктейльные вечеринки кажутся хаотичными".
Уже на раннем этапе жизни Алли проявлял необычайное любопытство к другим людям. В Уотертауне у него появилось хобби - наблюдать за привычками своего отца и делать о них заметки. Ему было всего семь лет, когда дед впервые "одолжил" его, но он был увлечен оживленными дискуссиями, которые возникали во время застольных бесед. После ухода гостей будущий разведчик садился в своей спальне и писал отчеты об услышанном, обобщая мнения государственных деятелей, компанию которых он только что покинул, и стремясь проанализировать их характеры.
"Я был заядлым слушателем, - вспоминал он впоследствии.
В ту первую зиму в Вашингтоне Алли увлекся бурской войной и изложил свою страсть в эссе из шести тысяч слов, в котором утверждал, что "буры хотят мира, но Англии нужно золото, и поэтому она воюет со всеми маленькими странами". Его дедушка был настолько впечатлен, что заплатил за частную печать эссе с орфографическими ошибками, и в восемь лет Алли стал публикуемым автором. Его старший брат не впечатлился, заявив, что антиколониальные идеи Алли "ошибочны и инфантильны".
Возможно, это мнение и было правильным, но, высказывая его, Фостер проявил осуждающую суровость, которая никогда не смягчалась. С раннего детства он был торжественным, дисциплинированным и сдержанным, но при этом резко самодовольным. Он никогда не выходил из себя и не жаловался, но с презрением относился к тем, кто не соответствовал его стандартам. Одним из его любимых занятий было заучивание длинных библейских отрывков - он мог наизусть прочитать всю книгу Иоанна Богослова.
Уже тогда у братьев сформировались заметно отличающиеся друг от друга характеры. Фостер был трудолюбив, узконаправлен, социально неумел и серьезен не по годам. Его сестра Элеонора видела в нем "скорее второго отца, чем брата". Алли был общительным и дружелюбным, но склонным к вспышкам гнева. "Его ярость, его эмоции, когда он возражал против чего-то, часто были просто ошеломляющими", - писала Элеонора.
С течением времени эти различия только усилились. Фирменными знаками Фостера стали темная шляпа и зонтик, Алли - вальяжные усы и трубка. Фостер стал богатым и влиятельным, но остался почти без друзей и часто выглядел не в своей тарелке. Алли превратился в остроумного рассказчика, чья общительная манера могла обмануть практически любого. По словам одного из биографов, он был "романтичным и авантюрным членом семьи", но при этом "гораздо более мрачным, безжалостным и беспринципным человеком, чем его брат".
Две из трех сестер мальчика прожили свою жизнь вдали от посторонних глаз: Маргарет вышла замуж за священника, Наталин стала медсестрой, но третья, Элеонора, была не менее грозным персонажем, чем они. Она была близорука почти до слепоты, но воспитание сделало ее выносливой пловчихой и почти такой же хорошей охотницей и рыболовкой, как и все ее братья. Ее нельзя назвать бунтаркой, но она была свободомыслящей, спокойно отвергала христианское благочестие своей семьи, во время учебы в Брин-Море вступала в лесбийские связи, носила шелковые чулки, коротко стригла волосы, курила на людях и даже сквернословила. Позже она получила докторскую степень в Гарварде, много путешествовала по Европе, Латинской Америке и Южной Азии, преподавала экономику, помогала управлять системой социального обеспечения, участвовала в Бреттон-Вудской конференции, реорганизовавшей мировую экономику после Второй мировой войны, занимала различные дипломатические должности и написала десяток книг с такими названиями, как "Французский франк 1914-1928". Ее интеллект был сопоставим с интеллектом любого из ее братьев. Если бы при ее жизни отношение к женщинам было иным, она могла бы превзойти их обоих.
Осенью 1904 г., когда Фостеру исполнилось шестнадцать лет, он поступил в Принстон, альма-матер его отца, основанный пресвитерианами и считавшийся своего рода семинарией сельского клуба. Поначалу он чувствовал себя неуютно, отчасти из-за вспышки ненависти к себе, вызванной тем, что биограф семьи Леонард Мосли назвал "эмоциями такого рода, каких он никогда не испытывал раньше".
Он влюбился, как школьник, ведь ему было всего шестнадцать, в одного из своих сокурсников, бунтаря с дикими глазами, который был на два года старше его. Это чувство было более чем ответным. Это было волнующее переживание до того момента, когда он узнал от своего обожаемого старшего партнера, что мужские отношения могут иметь и физическую сторону. Для молодого человека, который до сих пор только смущенно приставал к девушке на вечеринке, это было сокрушительным и шокирующим открытием того, что, как он знал из Библии, является позором и грехом. Он передал это ощущение деградации с таким эффектом, что сокурсник вышел из своей комнаты и покинул колледж.
В конце первого курса Фостеру представилась возможность, о которой мало кто из студентов мог мечтать. Императорское правительство
