“Nomen mysticum” («Имя тайное») - Владимир Константинович Внук
Рядом с надгробием стояла храмовая хоругвь – в тусклом сиянии свечей на шёлковом полотнище неярко блестела вышитая золотом надпись “Ad maiorem Dei Gloriam” [41].
Столетие назад Стефан Баторий пригласил в Речь Посполиту иезуитов. Везде, где появлялись святые отцы – Вильне и Гродне, Несвиже и Новогрудке, Полоцке и Менске возводились величественные костёлы, звучали молитвенные песнопения и величественные звуки органа, а небо уже почернело от дыма первого аутодафе – в Варшаве по обвинению в атеизме обезглавили и сожгли брестского подсудка Казимира Лыщинского.
Юная княгиня поднялась с колен и направилась по направлению к кастеляну. Одновременно от одной из колонн отделилась фигура в капюшоне.
– Пан Славута, я попрошу вас ещё об одной услуге. Проводите меня в крипту, – произнесла Ганна Катажина, затем повернулась к монаху и тихим голосом отдала какие-то распоряжения – тот отомкнул массивную, кованую железом дверь – открылась лестница, ведущая вниз. Пройдя под сводом, украшенным фреской, изображающей три черепа с перекрещёнными косой и лопатой, Ганна Катажина и Славута оказались в крипте, состоящей из центральной галереи и пяти небольших склепов.
Свет в усыпальницу проникал сквозь небольшие сводчатые окна, забранные решётками. В центральной части и одном из боковых склепов на толстых дубовых брёвнах стояло два десятка саркофагов, внутри которых тлели останки уже четырёх поколений князей Радзивиллов. За целое столетие старые деревянные гробы сгнили и распались, и поэтому три года назад по приказу Катажины были изготовлены новые медные гробы, в которые переместили истлевшие останки. На каждом саркофаге тускло блестела серебряная табличка с именем покойного.
Кастелян остановился возле двух саркофагов, стоявших возле стены под самым сводом.
– Это Миколай Кристоф и его жена Эльжбета Ефимия Вишневецкая, – услышал кастелян голос Ганны Катажины.
Славута сделал несколько шагов вперёд, словно пытаясь лучше рассмотреть последнее пристанище основателя несвижской ординации.
Какой человек ожидает смертного часа своего, с леденящим ужасом и слабой искоркой надежды не пытаясь заглянуть в зияющую бездну небытия? Разве не каждый желает избежать смерти, или хотя бы получить шанс на воскрешение? Миколай Кристоф, казалось, нашёл способ обмануть смерть. Во время паломничества по Святой Земле он узнал состав бальзама, которым обрабатывали тела умерших египетских царей – изготовленное по рецепту мумиё было использовано для бальзамирования основателя Несвижской ординации и его потомков…
Ганна Катажина между тем сделала несколько шагов вдоль длинного ряда гробов.
– Это прах старшего сына Сиротки, Яна Юрия, кастеляна трокского… А здесь покоится Станислав Карл, воевода новогрудский… а в этом гробу лежат останки деда Кароля Станислова, Александра Людвига, воеводы полоцкого… а дальше – его братья и сёстры: Николай, Альбрехт, Ежи, Франтишек, Людвиг, Элеонора… – Ганна Катажина на мгновение замолчала, а затем продолжила, но уже другим, чуть надломленным голосом. – Настанет день – и мы превратимся в такой же прах. До того часа, когда останки князей Радзивиллов заполнят этот склеп, и протрубит труба Ангела, развернутся гробы и выйдут великие и малые, дабы быть судимыми…
Темнота скрыла пренебрежительную улыбку на губах кастеляна – он вспомнил бегающие глаза и трясущиеся руки несвижского князя. Не ненависть, а скорее презрение вдруг колыхнулось в его душе – презрение ко всему роду Радзивиллов.
– Думаю, ко второму пришествию Господа нашего род Гжегожа Остыка уже пресечётся, а Несвижский майорат погибнет под обломками Речи Посполитой.
– О чём вы? – воскликнула княгиня, и кастелян понял, что в данной обстановке прямота едва ли будет уместна. Славута постарался несколько смягчить смысл сказанного.
– Ясновельможная пани, я хочу сказать, что есть вопросы, ответы на которые лучше не знать. Никто не знает своего часа, но подумайте, как несчастны бы мы были, если бы это знание было открыто нам? Когда часы нашей жизни отсчитывали бы не дни, прожитые на земле, а дни, которые нам остались. И каждый день, каждая минута, каждое мгновение приближали бы нас к могиле. Нет, пусть уж будущее будет скрыто от нас.
Ганна Катажина на секунду остановила задумчивый взгляд на собеседнике, затем шумно вздохнула и сделала несколько шагов вглубь склепа. Под ногами, ломаясь, захрустели тонкие металлические пластины – рассыпавшиеся лепестки медных погребальных венков.
Посреди крипты Ганна Катажина остановилась.
– Вы присутствовали при нашем венчании?
– Должен признаться, нет.
– Это было два месяца назад. За моей спиной стояли король Ян и королева Марыся, десятки князей и тысячи шляхтичей. И я чувствовала себя подлинной королевой. Но затем всё рухнуло. Ксёндз объявил, что если кто-нибудь знает причину, по которой наш брак не может быть заключён перед лицом Господа, пусть или назовёт её, или молчит всегда. Кароль взял мою руку. И тут тишину нарушил вскрик. Я видела, как её выносили из костёла. Я видела, как побледнел Кароль. Он вынул свою руку из моей. Я его удержала почти насильно. Он был готов пойти вслед за ней… Поначалу я думала, что могу быть счастливой. Но теперь мне кажется, этого не суждено. Я знаю, Кароль любит её. До сих пор любит…
Ганна Катожина замолчала, затем подошла к кастеляну вплотную.
– Пан Славута, вы сюда приехали для того, чтобы поговорить Каролем о ней?
– О чём вы говорите, ваша милость?
– Вы знаете, о чём и о ком я говорю.
– Я исполняю поручение княгини, которое касается… – не зная, о чём говорить дальше, Славута осёкся и замолчал.
– Которое касается её, – задумчиво закончила мысль княгиня. – Её казнят?
– Она осуждена…
– Её казнят? – то ли с отчаянием, то ли с надеждой повторила Ганна Катажина.
– Может быть, да.
– Когда?
– Послезавтра.
– Как она умрёт?
– Она приговорена к повешению.
– К повешению… – сдавленно произнесла девушка, обеими руками беря себя за горло.
– Да, к повешению.
– Спасибо, – глухо выдавила из себя княгиня. – Это всё, что я хотела узнать.
Ганна Катажина медленным шагом пошла вдоль стены, Славута последовал за ней, делая вид, что пытается разобрать латинские надписи, начертанные на штукатурке и гласившие о тех, чьи останки тлели сейчас в дубовых и медных саркофагах. Однако мысль его была далеко – нечто очень важное постоянно ускользало от него, а он тщетно пытался это поймать.
Гробы
