Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович
– Слышишь, наемники поют после сытной еды? Им что! Кормят мясом, вином поят, деньги дают. А главное – они свободны, вооружены!
– Это их кормят для того, чтобы они не ослабли, когда нас бить придется.
– Царя чтобы охраняли зорко. А то, говорят, стенные скифы опять идут на Боспор…
6
Саклей в сопровождении Мандрагора и двух дюжих воинов спустился к порту, где приказал разыскать наварха купеческой флотилии, задержанной в пантикапейском порту для сбора положенной пошлины. У Саклея чесались руки забрать все товары, оплаченные Карзоазом или принадлежащие ему, так как долг фанагорийцев достиг огромной цифры. Но теперь, после решения царя, обстановка изменилась, к досаде и неудовольствию лохага.
Около складов строительного леса и мрамора он встретился с навархом. Тот оказался смуглым молодым мужчиной с лицом дерзким и лукавым. Он походил скорее на пирата, чем на приказчика фанагорийского архонта.
Наварх не скрывал ликования, когда узнал от Саклея, что царь разрешил им плыть восвояси со всем грузом. Играя белками больших глаз и раздувая крылья горбатого носа, наварх сделал особый жест рукой, выражая им одновременно торжество и высокомерную насмешку.
– Слава бессмертным богам! – оскалился он, нагло смотря в глаза маленькому человечку. – Есть еще правда на Боспоре!
– Верно. Правда есть и будет! – ответил Саклей, щуря свои умные, колючие глазки. – Но вы покинете гавань лишь после того, как выполните обет вашего хозяина Карзоаза.
– Какой обет?
– Обет храму Посейдона Боспорского. Внести три тысячи золотых в храмовую сокровищницу. Ибо – слава соблюдающему свои обязанности перед богами!
– Ничего не слыхал о таком обете, – покраснел наварх. – Да так ли? Тут что-то не так, почтенный лохаг. Не перепутал ли ты по старости?
– Если сомневаешься, обратись к царице Алкмене. Может, она прикажет тебя за неверие хорошо пропарить в скифской бане гибкими лозами! Запомни: пока деньги не будут внесены, ни один корабль гавани не покинет. А для верности – взять его, Мандрагор, под стражу и держать без воды и пищи, пока не уплатит!
Саклей сверкнул глазами, его лицо выражало холод и жестокость.
– Слушаюсь и повинуюсь, – с трудом прошептал наварх.
Улыбка уже не играла на его лице, наглость и самоуверенность уступили место приниженности и страху. Вместо румянца щеки залила серая бледность. Он невнятно забормотал, заявляя о своей готовности выполнить приказ царицы, хотя бы для этого пришлось продать половину матросов в рабство.
– А хлебным приставам, – резко добавил лохаг, обращаясь к Мандрагору, – не зевать и пошлину за хлеб взыскивать неукоснительно! Как и ранее, одну тридцатую стоимости груза. Ибо о хлебе государь никаких новых указаний не давал.
Дюжие копьеносцы увели совсем оробевшего наварха. Саклей с тремя фракийцами направился домой, где накормил и напоил верных воинов и выдал каждому по кошельку с серебряными монетами.
– Это вам за примерное поведение сегодня, помимо жалованья. Всегда служите усердно – и будете достойно вознаграждены.
– Да будет твое имя известно потомкам!
– Сама Кибела да заботится о твоем здоровье и долголетии!
– Идите!.. Прикажи, Мандрагор, найти этого мошенника Форгабака!
Наемники вышли из богатого дома своего начальника навеселе. Пройдя несколько улиц по направлению к казармам, остановились.
– Эти деньги, – сказал старшина, встряхнув кошельком, – я отдам нашему кашевару, пусть завтра купит сала и мяса для дружины.
– Возьми, Мандрагор, и наши деньги для той же цели, – отозвались воины, с готовностью вынимая из кармана подарки Саклея.
7
Лохаг пантикапейский Саклей вошел в силу после смерти Камасарии.
Он имел железный характер и огромное честолюбие. Недостаток своей внешности – малый рост и слабое телосложение – старательно маскировал свободной складчатой одеждой, всегда чистой, сшитой из лучшей шерстяной ткани. И теперь, будучи уже человеком, ступившим на наклонную дорогу старости, не терял своих привычек, держался бодро, как выражаются, «петушком», тщательно подстригал острую бородку и завивал седеющие волосы. Его маленькие ручки, розовые и чистые, сверкали перстнями, ногти блестели от восточного лака. Этот аккуратный сухонький человечек не казался старым, несмотря на седину и морщинистый лоб, его глаза смотрели внимательно и остро, он прекрасно слышал и видел все, что творилось вокруг. И столь же прекрасно понимал тяжелое положение Боспорского царства.
В ответ на обострение обстановки в Тавриде он поднял на ноги все наемные фракийские отряды и двинул более половины их на западную границу. С ними уехал и его старший сын Атамб, ныне один из военачальников. Младшего сына, своего любимца Алцима, Саклей оставил при себе.
Его сыновья мало походили друг на друга.
Атамб, толстый и неуклюжий в юности, теперь стал детиной с крупными чертами лица, толстой шеей и могучей грудью. Физически сильный, он не обладал живостью ума, по-прежнему выглядел неопрятным, прославился же как один из бесшабашных гуляк Пантикапея. Его чаще можно было видеть в винных погребах, чем в храмах и гимнастических палестрах. Его знали как откровенного и беззастенчивого поклонника Афродиты Всенародной, сластолюбца и завсегдатая домиков гетер. Там он устраивал дикие оргии, окружал себя обнаженными танцовщицами, его грохочущий хохот и пение напоминали ржание лошади. Одно упоминание об Атамбе вызывало среди благонамеренных людей смущенный смех. Быть в обществе этого парня – значило попасть в число оргиастов, скандальные слухи о которых передавались шепотом, как неприличные. Но гуляка и обжора мало считался с хорошим тоном и общественным мнением. Он имел возможность сорить деньгами и пользовался защитой отцовского имени и высокого положения.
Несмотря на это, Атамб все же считался добрый малым, хорошим воином, на него можно было положиться, направляя его с войском на рубеж царства.
Саклей страдал втайне от дурных поступков своего сына, но также видел в нем неплохие задатки воина, способного повелевать людьми и повести их в бой за Боспорское царство.
Однако чувства отца были полностью отданы Алциму, внешностью напоминавшему Саклея. Щеголеватый и чистый лицом юноша хорошо воспринял эллинское образование и приличные манеры, знал историю, читал древних писателей. Его увлекали сказочные описания подвигов Геракла, он восторгался военным и государственным гением Александра, но не проявлял той энергии и интереса к внешней деятельности, которые всегда переполняли его отца. Задумчивый и мягкий, с аристократическими манерами, Алцим любил уединение, был предприимчив лишь в мечтах и являл собою противоположность общительному и напористому Атамбу.
Саклей не терял надежды, что Алцим продолжит дело отца, окажется тонким придворным и политиком и они вместе с Атамбом, грубым воином и человеком большой физической силы, смогут достигнуть влиятельного положения в царстве, дополняя один другого.
Старик препятствовал порывам Алцима стать солдатом, стараясь развивать в нем духовное начало. Юноша преуспел в науках, но ему не хватало характера, сильной воли, которая единственно может придать действенность накопленным знаниям и природному уму.
Сейчас Саклей держал младшего сына в имении на Железном холме, расположенном к северу от Пантикапея, недалеко от рыбачьего поселка Парфения, являющегося местом переправы через пролив.
Там же, в имении, находилась и супруга вельможи – Афродисия. Женщина издавна терзалась страшными видениями. Ее преследовали летучие змеи с огненными глазами, ночные призраки вылезали из печей и устраивала пляски с гиком и свистом. Женщина кричала ночами, в ужасе бегала по коридорам огромного дома, пытаясь скрыться от кошмаров, часто падала и ушибалась. Ее пробовали лечить заклинаниями, надеясь спугнуть духа, что вселился в нее. Придворный лекарь Эвмен давал ей чемерицу, рассчитывая изгнать хворь с рвотой и поносом, но все безуспешно.
