Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова - Андрей Иванович Лызлов
Горячая молитва Лызлова о приходе сего благословенного события «во время благополучнаго царствования … наших государей» сопровождалась вполне конкретным призывом, чтобы цари Иван и Петр Алексеевичи «воздвигли своя крестоносныя хоругви и уготовали многообразное тмочисленное оружие, собрав многочисленный полки христианскаго воинства и имеюще согласие со окрестными христианскими государствы, изыти потщилися на оных несытых псов бусурманских». А уж в турецких-то владениях «нас убози христиане, братия наша, с радостию и с надеждою ожидают, готови есте на своих и наших супостатов помощь подати».
Надежды Лызлова кажутся особенно беспочвенными, если вспомнить, что «Скифская история» была завершена в 1692 г., когда В.В. Голицын давно томился в Мезени[371], а правительство Нарышкиных практически свернуло военные действия в составе Священной лиги, как раз весной с почетом отправив наиболее рьяного проповедника имперской экспансии Игнатия Римского-Корсакова в Тобольск.
Настораживает и экзальтированность обычно объективного и рассудительного историка, когда он вдруг стихами оплакивает падение множества христианских народов в Азии, Африке и Европе в неволю «злолютаго поганства», подобно пророку Иеремие (на которого и ссылается). «Но доколе той бич ассиров над верными и избранными Божиими высети имать? – яростно восклицает Лызлов. – Доколе бусурмане над стадом Христовым началствовати будут? Доколе виноград Господень насажденный искореняти имут? Доколе Исмаил во отечествии Исакове распространятися будет?!»[372]
Обращение ученого в фанатичного крестоносца, когда речь заходит о перспективе конкретной продолжающейся войны с Турцией и Крымом, является печальным свидетельством могущества джинна имперской экспансии, коего пытался оседлать здравомыслящий политик Голицын. Трудно поверить, что канцлер не понимал неотвратимой опасности сочетания функций главы правительства и полководца.
Согласно запискам иностранцев, князь напрасно пытался избежать назначения главнокомандующим; «он очень хорошо понимал, что люди, более всех настоявшие на вручении ему этой должности, действовали только по зависти, с намерением погубить его, хотя по внешности казалось, что титулом генералиссимуса ему оказывали великий почет. Вельможи, утвердившие назначение Голицына, были именно те, которые не соглашались на союз с Польшею»[373].
Такое рассуждение, исходящее из чисто эгоистической мотивации поведения Голицына (поскольку опасное звание «начальника войск решительно ничего не прибавляло к его могуществу»), может быть ложным, поскольку князь не обладал властью царя Федора, чтобы достаточно контролировать иного главнокомандующего из высшей знати и тем более не мог выдвинуть на подобный пост своего подчиненного. История России XVI–XVII вв. являет множество примеров сознательной жертвенности государственных деятелей, людским злоумышлением или волей обстоятельств попадавших в смертельную западню. Вряд ли историк имеет право лишить канцлера и генералиссимуса возможности осознанного выбора гибели на благо Отечества.
Для нас важнее понять, что дилемма Голицына была лишь частным случаем более общей западни сияющей имперской перспективы, в которой оказались не только публицисты, историки или возмущенно требовавшие вторжения в Крым ратники, но и высокого ранга политики вроде Федора Леонтьевича Шакловитого, ко времени Крымских походов – ближайшего доверенного лица царевны Софьи[374].
Не удовольствовавшись четырьмя посылками к новому гетману Мазепе Андрея Лызлова, Шакловитый зимой 1688 г. сам выехал в Батурин в качестве официального представителя правительства в сопровождении пышной свиты служащих Посольского, Разрядного и Стрелецкого приказов. Идеей, вынесенной им на секретные переговоры, было весеннее наступление российской армии не на Крым, а на Стамбул, через владения просившего о помощи мултянского господаря и Сербию, православный архиепископ которой обещал единоверной армии полную поддержку населения.
Мазепа согласился, что международный момент для удара на Стамбул благоприятен, военных сил достаточно и бросок через Молдавию, Валахию, Болгарию и Румелию может вызвать подъем освободительной борьбы с турками. Мешала только география: при господстве османского флота на Черном море и изрядных реках по пути следования удержать коммуникации было невозможно. Русские же боевые корабли с Воронежских верфей не могли захватить господство на море, поелику их мощность ограничивалась судоходными возможностями Дона.
Но гетман отнюдь не возражал против самого замысла. Вместе с Шакловитым он составил первый стратегический план водружения креста над святой Софией. Прежде всего следовало неожиданно зимой через замерзший Сиваш захватить Крым подвижным конным корпусом (Мазепа), выбив турок с побережья и отразив вероятный десант пехотой, введенной на полуостров вторым эшелоном (Шакловитый). Только превратив Крым в базу российского черноморского флота, согласились собеседники, можно будет направить стопы в Стамбул[375].
Хотя встреча проходила официально (с парадом, салютом и т. п.), неясно, было ли ее содержание согласовано с Голицыным. Беседа с Мазепой велась «об их, великих государей, делех по наказу и сверх наказу, по именному их великих государей наказу», не проходившему через Думу и Посольский приказ. Личный указ исходил, конечно, не от царя Ивана, не вмешивавшегося в государственные дела, и не от юного Петра (для родичей которого Шакловитый был противником). Именной наказ – инструкцию – дала своему «конфиденту» царевна Софья Алексеевна.
Здесь уместно вспомнить, что, когда во время похода 1687 г. Голицын для смены гетмана обратился за помощью к Шакловитому, Василию Васильевичу были предъявлены все документы о миссии Федора Леонтьевича, кроме наказа: вместо него в царской грамоте сообщалось, чтобы главнокомандующий, «как думный дьяк наш Феодор Леонтьевич учнет говорить, тому верил» и предоставил ему действовать самостоятельно[376].
Статейный список, т. е. полный отчет посольства 1688 г. отложился не в Посольском или Малороссийском, а в Сибирском приказе[377], в дела которого Шакловитый активно вмешивался еще в 1687 г., действуя в вопросах дипломатии через голову канцлера и без ведома Посольского приказа[378]. В 1688 г., будучи уже думным дворянином и наместником Волховским, фаворит «мужеумной царевны» тем менее склонен был давать отчет Голицыну, что князь не поддержал идею коронации Софьи Алексеевны.
Если Голицын и не был официально ознакомлен с замыслами товарищей по правительству, это не означает его неведения относительно планов «освобождения» Цареграда и сути переговоров Шакловитого с Мазепой. В 1688 г. подобную «тайну» раскрывали газетчикам политики многих стран[379]. Странное с точки зрения позднейшего «европейского баланса» желание западных соседей, чтобы русские взяли Константинополь, было вполне понятно в момент, когда Империя, Венеция и Польша думали о закреплении своих завоеваний. Единственным радикальным средством представлялось изгнание турок из Европы и расположение российских владений так, чтобы «московиты» полностью прикрывали братьев по оружию от всех будущих турецких поползновений.
Характерно, впрочем, что особая «щедрость» союзников проявилась в момент кризиса Священной лиги, когда каждый из них вел сепаратные переговоры с неприятелем. Однако не будем поспешно указывать пальцем на «злоковарные происки Запада», которые, по распространенному мнению, являются
