Старая, старая сказка - Евгений Викторович Бугров
Опечалило это царя-батюшку, а делать нечего: не взяли изобилием, будем брать водными просторами. Кличет царь-батюшка второго Семёна, давай, дескать, ступай к царевне и описуй ей всё в голубом цвете. А второй Семён, как услыхал приказание, так и завопил, что есть мочи: «Не вели, царь-государь, в море-окиян бросать, я, ить, плавать не умею!» Как же это так, — подивился царь-государь, — про водную гладь брехать, значит, умеешь, а плавать, значит, не обучен?! Ничего, мол, не знаю, за борт его! Тут матросы, не мешкая, приподняли второго Семёна и в пучину морскую! Тот и пикнуть не успел, камнем ко дну пошёл.
А тут, надо сказать, море-окиян взбунтовался, кораблик заколыхало и у царя-батюшки морская болесть взыгралася. Вспомнил ён про третьего Семёна. Призывает его к себе и наказывает:
— Царевна, поди, там тоже занедужила… Вот и ступай к ей да расскажи кака у нас медицина в царстве-государстве имеется. Глядишь, и возвернётся она к разумности и здравомыслию.
Делать нечего, перекрестился третий Семён да прыг в пену морскую. Царь-государь токо обрывки какие-то услышал: «…самая лучшая в мире», «…старики до 150 лет живут», «…детей в заморские страны на их воспитание не отдаём», «…даже анализ мочи сами делаем». И всё. И больше никто его не слышал.
Настал черёд четвёртого Семёна возвертать царевну назад. А поскольку он ничего про промышленность в царстве-государстве не знал, не ведал, по причине яе отсутствия, так он сам влез на рею, и со всей промышленностью, камнем пошёл ко дну!
Кличет царь пятого Семёна. Мол, давай, Сеня, вся надежда токо на тебя. Рисуй, дескать, миражи. Мол, земля уже на обозрении, потому хватит купаться, пора обсыхать. Пятый Семён задачу понял, сиганул за борт, руками размахивает и вопит, как оглашенный: «В каждом колодце, дескать, заместо воды нефть будет фонтаном выпрыгивать. Околоточные будут колотить токо в околотках. В школах вообще более никаких ЕГЭ сдавать не будут. Физкультура и спорт придут в каждую хату, потому как все будут с факелами бегать. Партиев разных будет одна на кажный хутор.» Царь-государь аж заслушался: эка скоко всякой невидали в отечестве имеется. И когда пятый Семён перестал ручками размахивать, царь-батюшка аж подскочил и тоже завопил: «Э-э-э
А дальше-то чего? Ты погоди тонуть-то, доскажи сказку, а тады и тони себе!» Да поздно было — царь-государь конец так и не узнал.
Вдохновлённый речью предыдущего оратора, кличет их царское величество шестого Семёна. Слыхивал, мол, скоко всего в царстве-государстве делается? Ступай и расскажи царевне, что энто царский курс на ближайшую и длительную перспективу. Ты, ить, у нас по курсам мастак будешь?
Ничего не оставалось шестому Семёну, как взять курс за борт и курсировать там, пока его курс акулы не откусят. Так оно и вышло: не успел он долететь до воды, как акула раскрыла пасть раньше оратора и его курс был предрешён, а вместе с ним и последняя надежда.
Горькими слезами проводил царь-батюшка последнего Семёна — надежду на перемену холостяцкой жизни. Сидят они вместе с младшим Семёном, слёзы льют да пузыри носом раздувают.
— Вот так, Сенечка, — всхлипывает царь-батюшка, — пропали наши шесть специалистов вместе с программами, а царевну теперь не воротишь…
— Знаешь что, — отвечает седьмой Семён, — хочешь я тебе правду скажу?
— А чего это такое, — утирает царь слёзы?
— Ну, вот слушай: ну какой ты на фиг жених, — спрашивает Семён. — С тебя вон песок сыпется, а ты женихаться… Хочешь я возверну царевну?
— Хочу, — проскулил царь.
— Ну, тады слухай условие, — уверенно сказал Семён. — Царевну ты мне в жёны отдаёшь, с трону, значит, слазишь, а через девять месяцев будешь дедом и с внуками будешь цацкаться. Согласен?
— Согласен, утёр царь нос. — Ты токо царевну возверни, жалко, ить, таку красу губить…
А через год всё так и вышло: царь-батюшка рассказывал внукам-двойняшкам всю правду про то, что из вранья ничего путного не будет.
Сказка — ложь, да в ней намёк…
Маша и Медведь
(сказка)
Жили-были старик со старухой и была у них внучка — Машенька. Ну, такая егоза, такая выдумщица. И пять минут спокойно не посидит. Одним словом — заводила. То она деда в Сивку-Бурку оборотит и гарцует на нём по полям да лугам. То бабку в Бабу-Ягу вырядит да велит целый день в ступе катать. И так каждый день — с утра до вечера. Так умаялись старики, так притомились, потому, когда Машенька за калитку сиганёт с подружками побегать, и слова супротив ей не говорили.
Как-то тёплым летним утром смотрит Маша, а подруги с корзинками да туесками стайкой идут.
— Куда это?
— По землянику-ягоду. Пойдём с нами.
— Бабушка-дедушка, пустите меня с подружками землянику-ягоду в лесу собирать.
— Ступай, милая, ступай. Вот тебе туесочек берестяной. И с богом.
И покатилось это озорное облако в лес тёмный. Полдня ходили они по полянкам складывая в туесочки ягодку к ягодке. Вот уже и корзиночки почти полнёхоньки, а Машеньке всё неймётся. Бегала она бегала от полянки к полянке, глядь — а подружек и не видать! Слышит — аукают где-то, а где и не разберёт… Солнце уже вниз поворотило, а куда идти — незнамо. Так и вышла Машенька на полянку лесную, где стояла избушка резная. Толкнула двери — открылись… Вошла в избу, а хозяев и нет. Осмотрелась она кругом: столы да лавки добротные, в спаленку заглянула — кровать дубовая… Кругом прибрано, порядок и уют. Кто же здесь проживает? Вышла во двор — всё цветочками обсажено, дорожки песочком обсыпаны… И тут, как ей показалось, недалеко опять зааукали голоса. Побежала Маша в избушку, схватила клубок ниток, привязала конец у калиточки и айда на голоса.
Только скрылась Маша в лесной чаще, как с противоположной стороны показался Медведь с вязанкой дров. Кинул он вязанку на землю, присел на скамейку и вздохнул:
— Эх, плохо одному, даже кваску подать некому… Придётся самому…
Вошёл Медведь в избушку, глядь, а на столе туесочек с земляникой стоит.
— Это кто же меня угощает? И где же этот добрый человек?
Вышел Медведь и давай все закоулки осматривать. В сад заглянул, у ручья побывал и подался вниз к озеру голубоглазому.
А в это время в калитку ввалилась стайка подружек с Машкою впереди.
— Вот, — гордо сказала она, — это я нашла! Хозяина нет, значит, избушка теперь наша!
Походили подружки,
