Anthro-Vision - Gillian Tett
Исключения из этой закономерности все же существовали. Как показано в фильме "Большой шорт" (по книге Майкла Льюиса) в 2005 и 2006 годах несколько инвесторов хедж-фондов решили сделать ставку против (или "шорт") субстандартных ипотечных инструментов, ставших центром этого бума CDO и CDS. Толчком к этому маневру послужило то, что один из финансистов, отправившись во Флориду, столкнулся с танцовщицей, взявшей несколько ипотечных кредитов, которые она не могла погасить. Опыт встречи с живым, дышащим человеком на одном из концов финансовой цепочки показал противоречия в этом ремесле. Но в ретроспективе поражало то, насколько редки были такие лица. Мало кто из финансистов беспокоился о том, чтобы поговорить с заемщиками, танцующими на шесте или нет, или посмотреть на происходящее на местах в целостном смысле. Мышление финансистов с высоты птичьего полета было полярной противоположностью взгляду антрополога с высоты червивого глаза. Именно это и делало ситуацию опасной.
Иногда я пытался указать на это финансистам. Но они, как правило, не желали слушать. Мы получали огромные откаты от банкиров из Сити, которые говорили: "Почему вы так критично относитесь к отрасли? Почему вы так негативны?". И все в таком духе", - объяснял я позже журналисту "Гардиан" Бартону. Во время поездки на Всемирный экономический форум в Давосе в 2007 году меня осудили со сцены. "Один из самых влиятельных людей в правительстве США в то время поднялся на трибуну и размахивал моей статьей... как примером запугивания", - рассказывал я Бартону. В другой раз, в конце весны 2007 г., один высокопоставленный финансист в Лондоне вызвал меня к себе в кабинет, чтобы пожаловаться на то, что я постоянно использую такие слова, как "мутный" и "непрозрачный", для описания кредитных деривативов. Он считал, что такая лексика вызывает излишнюю тревогу. "Это не непрозрачно! Любой человек может найти все, что ему нужно, в системе Bloomberg!" - ругал он меня.
"А как же те 99 процентов населения, которые не пользуются услугами Bloomberg?" - спросил я. спросил я. Финансист выглядел озадаченным; похоже, ему и в голову не приходило, что у них может быть право - или желание - заглянуть в финансы. Опять эта деревня Блумберг, подумал я. То, о чем финансисты не думали и не говорили, имело значение. Имел значение и тот факт, что это упущение было настолько привычным, что казалось естественным. Как заметил Бурдье, «наиболее успешными идеологическими эффектами являются те, которые не нуждаются в словах». Или, как выразился американский романист Эптон Синклер: «Трудно заставить человека понять что-то, когда его зарплата зависит от того, что он этого не понимает!»
Однако проблема заключалась не только в финансистах. Имели значение и культурные особенности СМИ. Мне, как журналисту со стороны, было сложнее увидеть эти закономерности, поскольку я был (и остаюсь) порождением своей среды и своих предубеждений. Однако антропологов всегда интересовал вопрос о том, как создаются нарративы в различных обществах, будь то миф (изученный такими учеными, как Джеймс Фрэзер в XIX веке и Леви-Стросс в XX веке) или кино (изученное антропологом Гортензией Паудермейкер, которая в XX веке обратила свой взор на Голливуд). Средства массовой информации также являются частью современного нарративного потока и, следовательно, тоже формируются под влиянием культурных предубеждений, хотя журналистам зачастую трудно это заметить, поскольку на работе их воспитывают в соответствии с (достойным восхищения) принципом беспристрастного, нейтрального освещения событий. Сторонние наблюдатели часто обращают внимание на спорный вопрос о политической предвзятости журналистов. Однако более тонкая и мало обсуждаемая проблема вращается вокруг гораздо более широкого вопроса о том, как журналистов учат определять, строить и передавать "историю", связанную с политикой, финансами, экономикой или чем-либо еще. Западных журналистов учат относить информацию к категории "истории", если она содержит несколько ключевых компонентов: "человек" (или люди); осязаемые цифры и факты; цитаты из записей; повествование, в идеале с драматизмом. Наблюдая за финансовым миром в 2005 и 2006 годах, я увидел, что в сфере акций эти элементы, определяющие "историю", присутствовали в избытке: компании делали ощутимые вещи, цены на акции двигались заметным образом, аналитики давали красочные котировки, руководителей компаний можно было фотографировать, у повествования были начало и конец.
Однако главная проблема истории о долге и деривативах заключалась в том, что в ней отсутствовали почти все те черты, которые создают "истории". Было очень мало лиц. Трудно было получить интересные цитаты из первых уст. Твердые цифры по сектору были редкостью. События проявлялись как медленно развивающиеся, эллиптические тенденции, а не как резкие скачки. Хуже того, отрасль утопала в уродливых аббревиатурах, которые были непонятны посторонним. Из-за этого она казалась сложной, заумной и совершенно скучной, и поэтому ее было так же легко игнорировать, как "пустые" бочки из-под масла, которые Уорф наблюдал на складах в Коннектикуте, или "беспорядок" в машинах людей, который Белл сфотографировал на парковке в Сингапуре. "Западные журналисты по-прежнему считают, что "хорошая история" - это та, в которой много человеческого фактора", наряду с драматизмом, пояснил я впоследствии в служебной записке Банку Франции, центральному банку Франции. Или, как гласит журналистский прикол: "Если кровь льется, значит, она идет". Секьюритизации этого не хватало, поскольку она представляла собой медленно развивающуюся, непрозрачную
