Наше восточное наследие - Уильям Джеймс Дюрант

не имели конкурентов в местной торговле; но по мере того как транспорт и торговля росли и привозили дальние товары, чтобы конкурировать в каждом городе с изделиями гильдий, стало невозможно контролировать цены или регулировать заработную плату, не подчиняясь диктату иностранных конкурентов и капитала. Поэтому гильдии распались и разделились на торговые палаты, с одной стороны, и профсоюзы - с другой. Палаты обсуждают порядок, лояльность и экономическую свободу, а рабочие - голод. Забастовки и бойкоты происходят часто, но они были более успешны в принуждении китайского правительства к иностранным уступкам, чем в повышении оплаты труда. В 1928 году Департамент по социальным вопросам китайского муниципалитета Шанхая подсчитал, что средняя недельная зарплата рабочих текстильных фабрик варьируется от 1,73 до 2,76 доллара для мужчин и от 1,10 до 1,78 доллара для женщин. На мукомольных заводах средняя недельная зарплата мужчин составляла $1,96; на цементных заводах - $1,72; на стекольных заводах - $1,84; на спичечных фабриках - $2,11; среди квалифицированных рабочих электростанций - $3,10; в машинных цехах - $3,24; среди печатников - $4,5.23 Богатство, которым пользовались печатники, несомненно, объясняется их лучшей организацией и стоимостью внезапной замены. Первые профсоюзы возникли в 1919 году; они росли в числе и силе, пока во времена Бородина не предложили взять на себя управление Китаем; они были безжалостно подавлены после разрыва Чан Кай-ши с Россией; сегодня законы против них суровы, но они все равно множатся как единственное убежище рабочих против промышленной системы, которая только начала принимать трудовое законодательство и еще не приступила к его исполнению.24 Горькая нищета городских пролетариев, работающих по двенадцать часов в день, висящих на грани пропитания и грозящих голодной смертью в случае неудачи с работой, хуже древней нищеты деревни, где бедные не видели богатых и принимали свою участь как естественную и неизменную судьбу человечества.

Возможно, некоторых из этих бед можно было бы избежать, если бы политическая трансформация восточного Китая не была столь быстрой и полной. Мандаринская аристократия, хотя и утратившая жизнеспособность и обесчещенная коррупцией, могла бы сдерживать новые промышленные силы, пока Китай не смог бы принять их без хаоса и рабства; а затем рост промышленности год за годом порождал бы новый класс, который мог бы мирно войти в политическую власть, как промышленники вытеснили земельную аристократию в Англии. Но новое правительство оказалось без армии, без опытных лидеров и без средств; Гоминьдан, или Народная партия, созданная для освобождения нации, обнаружила, что должна стоять в стороне, пока иностранный и отечественный капитал порабощает ее; задуманная демократически и крещенная кровью коммунизма, она стала зависимой от шанхайских банкиров, отказалась от демократии ради диктатуры и попыталась уничтожить профсоюзы.* Ибо партия зависит от армии, а армия - от денег, а деньги - от займов; пока армия не станет достаточно сильной, чтобы завоевать Китай, правительство не может облагать Китай налогами; а пока оно не может облагать Китай налогами, правительство должно советоваться с тем, где брать свои средства. Тем не менее, оно многого добилось. Оно вернуло Китаю полный контроль над тарифами и - в рамках интернационализма финансов - над промышленностью; оно организовало, обучило и оснастило армию, которая когда-нибудь может быть использована не только против китайцев; оно расширило территорию, признающую его власть, и сократило в этой зоне бандитизм, который подавлял экономическую жизнь страны. Чтобы совершить революцию, нужен день, а чтобы создать правительство - целое поколение.

Разобщенность Китая отражает и вытекает из разделения, заложенного в китайской душе. Самое сильное чувство в Китае сегодня - это ненависть к иностранцам; самый мощный процесс в Китае сегодня - это подражание иностранцам. Китай знает, что Запад не заслуживает этой лести, но сам дух и импульс времени заставляет его ее давать, ибо эпоха предлагает всем народам выбор: индустриализм или вассальная зависимость. Так китайцы восточных городов переходят от полей к фабрикам, от халатов к брюкам, от простых мелодий прошлого к саксофонным симфониям Запада; они отказываются от своего собственного тонкого вкуса в одежде, мебели и искусстве, украшают свои стены европейскими картинами и возводят офисные здания в наименее привлекательном из американских стилей. Их женщины перестают сжимать ноги с севера на юг и начинают, в превосходной манере Запада, сжимать их с востока на запад. † Их философы отказываются от ненавязчивого и манерного рационализма Конфуция и с ренессансным энтузиазмом подхватывают драчливый рационализм Москвы, Лондона, Берлина, Парижа и Нью-Йорка.

В свержении Конфуция есть что-то от эпохи Возрождения и Просвещения; это одновременно и свержение китайского Аристотеля, и отказ от расовых богов. Некоторое время новое государство преследовало буддизм и монашеские ордена; подобно революционерам Франции, китайские повстанцы были вольнодумцами без утайки, открыто враждовали с религией и поклонялись только разуму. Конфуцианство терпимо относилось к народным верованиям, полагая, видимо, что , пока существует бедность, будут существовать и боги; революция, горячо веря, что бедность можно уничтожить, не нуждалась в богах. Конфуцианство принимало сельское хозяйство и семью как должное и сформулировало этику, призванную поддерживать порядок и довольство в кругу дома и поля; Революция устремилась в промышленность и нуждалась в новой морали, которая соответствовала бы городской и индивидуальной жизни. Конфуцианство сохранилось потому, что доступ к политическим должностям и ученым занятиям требовал его знания и признания; но экзамены прошли, и наука заняла место этической и политической философии в школах; теперь человек должен быть создан не для правительства, а для промышленности. Конфуцианство было консервативным и сдерживало идеалы молодости осторожностью старости; Революция сделана из молодости и не будет иметь этих древних ограничений; она улыбается предупреждению старого мудреца, что "тот, кто считает старые набережные бесполезными и разрушает их, обязательно пострадает от опустошения, вызванного разливом воды".*27

Революция, разумеется, положила конец официальной религии, и с Небесного алтаря больше не возносятся жертвы безличному и молчаливому Тьену. Поклонение предкам терпимо, но заметно ослабевает; все чаще мужчины предпочитают оставить его женщинам, которые когда-то считались непригодными для совершения этих священных обрядов. Половина лидеров революции получила образование в христианских школах; но революция, несмотря на методизм Чан Кай-ши, не приемлет никакой сверхъестественной веры и придает своим школьным учебникам атеистический оттенок.29 Новая религия, которая пытается заполнить эмоциональную пустоту, оставшуюся после ухода богов, - это национализм, как в России - коммунизм. Однако это вероучение удовлетворяет не всех; многие пролетарии ищут в приключениях оракулов и медиумов убежище от прозы повседневного труда, а жители деревни по-прежнему находят утешение от своей бедности в мистической тишине древних святынь.

Лишенный санкций со стороны правительства, религии и экономической жизни, традиционный моральный кодекс, который