Ренессанс - Уильям Джеймс Дюрант
После нескольких месяцев отдыха Микеланджело начал (1542) работу над двумя фресками в капелле, которую Антонио да Сангалло построил в Ватикане для Павла III. Одна из них представляла мученическую смерть святого Петра, другая - обращение святого Павла. Здесь стареющий художник снова потерял себя в жестоких преувеличениях человеческой формы. Ему было семьдесят пять лет, когда он закончил эти картины, и он сказал Вазари, что писал их против своей воли, с большим трудом и усталостью.57
Он не чувствовал себя слишком старым для скульптуры; по его словам, молоток и резец поддерживали его здоровье. Даже во время работы над "Страшным судом" он то и дело находил убежище и утешение в мраморах в своей мастерской. В 1539 году он вырезал своего сурового и властного Брута (в Барджелло), достойного величайшей римской портретной скульптуры. Возможно, он хотел, чтобы он санкционировал недавнее тираноубийство Алессандро Медичи во Флоренции и послужил напоминанием для будущих деспотов. Одиннадцать лет спустя, в более нежном настроении, он вырезал Пьету, которая стоит за главным алтарем флорентийского собора. Он надеялся сделать ее своим надгробным памятником и лихорадочно работал над ней, часто продолжая трудиться над ней по ночам при свете свечи, закрепленной в колпаке. Но слишком яростный удар молотка так повредил статую, что он бросил ее как безвозвратно испорченную. Его слуга Антонио Мини выпросил ее в подарок, получил ее и продал флорентийцу. Это удивительное произведение для человека семидесяти пяти лет. Тело мертвого Христа представлено без преувеличения; фигура Марии, незаконченная, окаменела от нежности; а благородное лицо Никодима в капюшоне вполне могло бы изображать, как полагают некоторые, самого Микеланджело, который теперь так часто размышлял о Страстях Христовых.
Его религия была по сути средневековой, омраченной мистицизмом, пророчествами и мыслями о смерти и аде; он не разделял скептицизма Леонардо и безразличия Рафаэля; его любимыми книгами были Библия и Данте. К концу жизни его поэзия все больше и больше обращалась к религии:
Теперь моя жизнь проходит через бурное море,
Как хрупкий кораблик, он достиг того широкого порта, где все
Запрещено, пока не грянул последний суд,
О добрых и злых делах, чтобы заплатить за них.
Теперь я хорошо знаю, что это за причуда,
Который сделал мою душу поклонницей и рабыней.
Земное искусство тщетно; как преступно
Это то, к чему так охотно стремятся все люди.
Эти амурные мысли, которые были так легкомысленно одеты...
Что делать, когда двойная смерть близка?
Одного я знаю точно, а другой в ужасе.
Ни живопись, ни скульптура теперь не могут убаюкать.
Душа моя, обращенная к Его великой любви на небесах,
Чьи руки распростерты, чтобы прижать нас к кресту.58
Старый поэт упрекал себя за то, что в прошлые годы сочинил несколько сонетов о любви. Но это были скорее поэтические упражнения, чем страсти плоти. Самые искренние сонеты в "Риме" Микеланджело адресованы пожилой вдове или красивому юноше. Томмазо Кавальери был римским дворянином, который играл в живопись. Он пришел к Анджело (ок. 1532 г.) для обучения и околдовал своего учителя красотой лица и форм, изяществом походки и манер. Михаил влюбился в него и написал ему сонеты с таким откровенным восхищением, что некоторые стали относить Микеланджело вместе с Леонардо к знаменитым гомосексуалистам истории.58a Подобные пылкие проявления любви мужчины к мужчине были обычным явлением в эпоху Возрождения, даже среди усердных гетеросексуалов; их экстремальный язык был частью поэтического и эпистолярного ритуала того времени; мы не можем делать из них никаких выводов. Отметим, однако, что вне поэзии Микеланджело, похоже, был равнодушен к женщинам до встречи с Витторией Колонна.
Его дружба с ней началась около 1542 года, когда ей было пятьдесят, а ему - шестьдесят семь. Пятидесятилетняя женщина может легко разжечь угли шестидесятилетнего человека, но Виттория была не в восторге от этого; она чувствовала себя по-прежнему связанной с маркизом Пескара, который умер уже семнадцать лет назад. "Наша дружба крепка, - писала она Микеланджело, - а наша привязанность очень надежна; она завязана христианским узлом".59 Она послала ему 143 сонета, хороших, но ничтожных; он ответил сонетами, полными восхищения и преданности, но испорченными литературными измышлениями. Когда они встречались, то говорили об искусстве и религии, и, возможно, она признавалась ему в своей симпатии к людям, пытавшимся реформировать церковь. Ее влияние на него было глубоким; казалось, все самые лучшие духовные элементы жизни собраны в ее благочестии, доброте и верности. Когда она гуляла и разговаривала с ним, часть его пессимизма рассеялась, и он молился о том, чтобы никогда больше не быть тем человеком, каким он был до их встречи. Он был с ней, когда она умерла (1547). Долгое время после этого он оставался "подавленным, словно обезумевшим", и упрекал себя за то, что не поцеловал ее лицо и руку в те последние мгновения.60
Незадолго до ее смерти он взял на себя последнюю и самую большую ответственность в искусстве. Когда Антонио да Сангалло скончался (1546), Павел III попросил Микеланджело взяться за завершение строительства собора Святого Петра. Усталый художник снова запротестовал, что он скульптор, а не архитектор; возможно, он еще не забыл свою неудачу с фасадом Сан-Лоренцо. Папа настаивал, и Анджело уступил с "бесконечным сожалением"; но, добавляет Вазари, "я верю, что Его Святейшество был вдохновлен Богом". За эту кульминационную задачу своей карьеры художник отказался от дополнительного вознаграждения, хотя Папа неоднократно настаивал на этом. Он приступил к работе с энергией, которую вряд ли можно было ожидать от человека в возрасте семидесяти двух лет.
Как будто собор Святого Петра не был достаточно обременительным, в том же году он взялся за два других крупных предприятия. К Палаццо Фарнезе он пристроил третий этаж, карниз, красота которого была признана всеми, и два верхних яруса двора, который Вазари считал лучшим кортилем в Европе. Он спроектировал просторную лестницу, ведущую на вершину Капитолийского холма,
