Век Наполеона. История европейской цивилизации от 1789 г. до 1815 г. - Уильям Джеймс Дюрант
Антиподом мистиков были скептики, вдыхавшие ветры французского Просвещения. Лессинг дал волю немецкому Aufklärung, эксгумировав и частично опубликовав "Фрагменты неангелов" (1774-78), в которых Герман Рейтмарус выразил свои сомнения в историчности Евангелий. Конечно, скептики были в каждом поколении, но большинство из них находили молчание золотым, а инфекция контролировалась адским огнем и полицией. Но теперь она проникла в масонские и росикрусианские ложи, в университеты и даже в монастыри. В 1781 году "Критика чистого разума" Канта повергла образованную Германию в смятение, объяснив трудности рациональной теологии. На протяжении целого поколения после него немецкая философия пыталась опровергнуть или скрыть сомнения Канта, а некоторые тонкие паутины, такие как Фридрих Шлейермахер, достигли международной известности. По словам Мирабо (который трижды посетил Германию в 1786-1788 годах), почти все прусское протестантское духовенство к тому времени втайне отреклось от своей ортодоксальности и стало считать Иисуса милым мистиком, возвещающим о приближении конца света. В 1800 году один торопливый наблюдатель сообщил, что религия в Германии мертва и что "быть христианином больше не модно".55 Георг Лихтенберг (1742-99) предсказывал, что "настанет день, когда всякая вера в Бога будет похожа на веру в ясельных призраков".6
Такие сообщения были эмоционально преувеличены. Религиозные сомнения затронули нескольких профессоров и второкурсников, но они почти не коснулись немецких масс. Христианское вероучение продолжало взывать к чувству зависимости человека от сверхчувственных сил и к склонности даже образованных людей просить о сверхъестественной помощи. Протестантские общины согревали свои сердца могучими гимнами. Католическая церковь продолжала давать приют чуду, мифу, тайне, музыке и искусству, а также последний порт для духа, измученного годами интеллектуального плавания среди бурь и мелей философии и секса; так эрудированные ученые, такие как Фридрих фон Шлегель, блестящие еврейки, такие как дочери Моисея Мендельсона, искали, наконец, тепло матери-церкви. Вера всегда восстанавливается, а сомнения остаются.
III. НЕМЕЦКИЕ ЕВРЕИ
Вера должна была ослабеть, потому что веротерпимость росла. По мере того как росло знание, оно проникало за ограды, в которых вероучения сохраняли свою невинность. Образованному христианину стало невозможно ненавидеть современного еврея за политическое распятие восемнадцативековой давности; возможно, он читал в Евангелии от Матфея (xxi, 8), как толпа евреев усыпала пальмовыми листьями путь любимого проповедника, когда он въезжал в Иерусалим за несколько дней до смерти. В любом случае евреи в Австрии были освобождены Иосифом II, в Рейнской области - революцией или Наполеоном, а в Пруссии - Харденбергом. Они с радостью выходили из гетто, принимали одежду, язык и привычки своего времени и места, становились способными работниками, лояльными гражданами, преданными учеными, творческими деятелями. Антисемитизм оставался среди неграмотных, но среди грамотных он потерял свой религиозный ореол и должен был питаться экономическим и интеллектуальным соперничеством, а также устоями гетто, сохранившимися среди борющейся бедноты.
В гётевском Франкфурте вражда между христианами и евреями была особенно сильна и сохранялась дольше, потому что правящая буржуазия ощущала на себе мощную еврейскую конкуренцию в торговле и финансах. Среди них спокойно жил Мейер Амшель Ротшильд (1743-1812), который основал величайший в истории банкирский дом, предоставляя кредиты таким обнищавшим князьям, как ландграфы Гессен-Кассельские, или служа одним из агентов Англии в субсидировании королей, бросивших вызов в борьбе с Наполеоном. Тем не менее именно Наполеон в 1810 году настоял на применении к евреям Франкфурта полной свободы, гарантированной Кодексом Наполеона.7
Маркус Герц (1747-1803) стал олицетворением расцвета еврейских финансов, направленных на развитие и покровительство наукам и искусствам. Он родился в Берлине, но в 1762 году переехал в Кенигсберг, где Кант и другие либералы убедили университет принять евреев. Герц поступил в университет как студент-медик, но лекции Канта он посещал почти так же часто, как и курсы по медицине, а его страстный интерес к философии сделал его любимым учеником Канта.8 Окончив медицинский факультет, он вернулся в Берлин и вскоре завоевал репутацию не только как врач, но и благодаря своим лекциям по философии. Его лекции и демонстрации по физике привлекали видную аудиторию, включая будущего короля Фридриха Вильгельма III.
Его жизнь была одновременно и яркой, и печальной благодаря браку с Генриеттой де Лемос, одной из самых красивых женщин своего времени. Она превратила его дом в салон, соперничающий с лучшими салонами Парижа. Она оказывала гостеприимство и другим еврейским красавицам, включая дочь Моисея Мендельсона Брендель - впоследствии Доротею - и Рахель Левин, будущую жену дипломата-автора Варнхагена фон Энзе. Вокруг этих трех граций собиралась как христианская, так и еврейская знать, и христиане были в восторге, обнаружив, что они обладают не только умом, но и телом, и к тому же весьма авантюрны. Мирабо посещал эти собрания, чтобы обсудить политику с Маркусом, а чаще - поразмышлять на более тонкие темы с Генриеттой. Она наслаждалась восхищением христианских знатных особ и вступала в "двусмысленные отношения" то с просветителем Вильгельмом фон Гумбольдтом, то с философским проповедником Фридрихом Шлейермахером. Тем временем она побудила Доротею, которая вышла замуж за Симона Вейта и родила ему двоих детей, оставить мужа и дом и жить с Фридрихом фон Шлегелем, сначала как его любовница, а затем как жена.
Таким образом, свободное смешение иудеев и христиан имело двойной эффект растворения: оно ослабило веру христиан, когда они обнаружили, что Христос и его двенадцать апостолов задумывали их религию как реформированный иудаизм, верный Храму и Моисееву кодексу; и оно ослабило веру иудеев, которые увидели, что верность иудаизму может стать серьезным препятствием в погоне за приятелями и местом. В обоих лагерях упадок религиозной веры подрывал моральный кодекс.
IV. МОРАЛЬ
Кодекс покоился на вере в бога доброго и ужасного, поощряющего каждое смиренное обращение, следящего за каждым поступком и мыслью каждой души, ничего не забывающего и никогда не отказывающегося от права и власти судить, карать
