От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе - Терренс Рил
А вот романтическая индивидуалистка Брит со всей своей эмоциональностью может считаться мягкотелой — в том смысле, что она способна сострадать. Всем, кому тяжко приходится в жизни, всем, кого лишают прав, — о да, она глубоко симпатизирует им, она «чувствует их боль». Однако на уровне нейронных процессов, по замечанию нейробиолога Роберта Сапольски, реакция эмпатии и реакция действия обеспечиваются совершенно разными, независимыми друг от друга нейронными связями [19]. Как бы ни отзывались в душе Брит страдания тех, кто лишен привилегий, это, увы, не означает, что она решит что-то предпринять для изменения ситуации. Долгие годы реформаторов вроде Брит общество всячески успокаивало и умиротворяло. Большинство полагало, что мы уверенно идем по пути к социальному равенству и, пусть и далеки пока от идеала, но достаточно продвинуты, чтобы пустить чернокожего в Белый дом, отстаивать права женщин. Потом грянул 2016 год. И не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире на первый план вышли национализм, расизм и ксенофобия, носителями которых стали сильные мужчины — разумеется, Трамп, но не в меньшей степени Борис Джонсон, Виктор Орбан, Реджеп Тайип Эрдоган, новые правые в Германии и сторонники превосходства белых в Америке.
Хочется сказать, что политический прагматический индивидуализм Просвещения превратился в движение современных правых, а эмоциональный романтический индивидуализм — современных левых. Но это было бы верно лишь наполовину. Нежелание Джима носить маску в пандемию — пример совпадения его «прав» с идеями политических «правых». Найти соответствие между романтическим индивидуализмом и идеями политических левых не так просто. Частный случай торжества эмоционального индивидуализма можно увидеть в пропаганде ЛГБТ и феминизме. Другая черта, объединяющая романтического индивидуалиста и сторонника политических левых, — их презрение к конформизму и восторженное бунтарство. Однако, по сути, задачи индивидуального самовыражения не всегда совпадают с задачами сообщества. Именно этим эмоциональный индивидуализм отличается от движения политических левых — его интересует не коллектив, а Я.
Ни Джим, ни Брит не связывают полноту своей жизни с общественной деятельностью за пределами привилегированного слоя общества, к которому принадлежат. Ни тот, ни другая не собираются менять свою точку зрения так, чтобы увидеть и принять факт существования отверженных и обездоленных людей. Триумф терапии [20]
Я успел застать шестидесятые — эпоху протеста романтического индивидуализма против прагматичного индивидуализма предыдущего поколения с его конформизмом и оболваниванием. В душе тех, кто выступал против войны во Вьетнаме и угрозы всеобщей мобилизации, крестовый поход самовыражения был неразрывно связан с критикой политических событий. Потом война закончилась, и в армию стали брать добровольцев — бедноту и меньшинства, а привилегированных трогать перестали.
В это мятежное время мое поколение все больше отстранялось от коллективных задач и все больше заботилось о личном. Главной ценностью стали личностный рост и развитие отдельного человека, его Bildung [21], как сказали бы представители немецкого индивидуализма. Наглядное свидетельство этому — расцвет движения саморазвития, популярность «мотивационных лидеров», среди которых были настоящие звезды: Вернер Эрхард, Тони Роббинс, Джон Брэдшоу; возрождение психотерапии, появление множества двенадцатишаговых программ. Внимание моего поколения переключилось с общественной деятельности на личностный рост. А личностный рост не всегда предполагает рост в отношениях. Я спрашивал своих слушателей по всему миру: «Что общего у культурного мейнстрима и так называемых контркультурных движений?» Ответ — превосходство индивидуального.
Как отмечают некоторые социологи и культурологи, жесткий политический индивидуализм эпохи Просвещения превратился в современное движение правых, тогда как эмоциональный романтический индивидуализм вылился [22]… в психотерапию. «Левые» идеи всегда возникали из коллективных задач, гражданских прав, прав женщин, прав трудящихся. Личностный рост, напротив, — это рост именно личностный, а не коллективный, как будто возможно осознать свою личность в социальном контексте, который так многих лишает этого права. В этом смысле сюжет обоих типов индивидуалистического сценария развития, и жесткого, и романтического, уводит нас от коллективных задач и от общественной деятельности. Как выразился социолог Роберт Белла,
В отсутствие любых коллективных критериев добра и зла [23], правды и неправды нашим моральным ориентиром стало Я и его чувства… Хороший поступок — это попросту такой, который обеспечивает деятелю интересную задачу или повод для самодовольства… Полезность пришла на смену долгу, самовыражение вытеснило авторитет. «Быть хорошим» превратилось в «Чувствовать себя хорошо».
В этом отношении культура индивидуализма снижает остроту проблемы социального неравенства, смещая фокус внимания человека на себя самого, тем самым и оправдывая, и подкрепляя статус-кво. Как и было столетиями. Выбор в пользу общего блага
Как примирить индивидуализм с коллективным благом? Историки учат, что по крайней мере во времена ранней американской демократии люди жили не эгоистично и не националистически. До эпохи индустриализации жизнь регулировалась нравами городков, деревень и ферм — один историк называет это «принцип общинной организации общества» или «коллективизм малой группы» [24]. Людям, живущим лицом к лицу с соседями, проще запомнить, что, по выражению Томаса Пейна, «общественное благо не исключает блага отдельных людей [25]. Напротив, это благо для каждого из собравшихся. Это благо для всех».
Сознание «Мы» действительно легче достижимо в местном сообществе, где взаимодействуешь с соседями каждый день. Однако промышленная революция и рост мегаполисов фрагментировали непосредственное общение. Трудно понять мудрость изречения «нет человека, который был бы как Остров, сам по себе», в наши дни, когда многие из нас именно так и живут — изолированно, как острова. Сегодня люди вроде Джима, представители старой школы, хранящие верность свободе и тайным привилегиям своей касты, сталкиваются с неизвестными прежде трудностями. Современные дети никого не желают слушать и ищут свой путь, а женщины вроде Брит требуют все больше — влияния, права голоса, демократии. Преодоление ограничений индивидуалистичного сознания «Я и Ты», позиции Адаптивного Ребенка, требует выхода за рамки вековой патриархальной традиции — привилегий мужчин и белого человека, скрытого расизма и ксенофобии.
Джим мог бы заново выстроить свои бастионы, поиграть во власть и, возможно, даже закатать всех в асфальт своей силой воли. Но, к счастью, ему хватило ума осознать, чего это будет стоить, и гибкости сменить курс. Джим понял, что не утратит своей мужественности, если доставит удовольствие Брит. И начал ходить в боковую дверь.
— Почему? — спрашиваю я его на последней сессии. Почему он поступился своей привилегией делать, что хочет, ради того, чтобы его поведение стало приятнее жене?
Он оглядывает меня с головы до ног, небрежно положив руку на спинку кресла Брит.
— Ну что ж, считайте это упражнением в стремлении к общему благу. — После чего улыбается от всей души — никакой натянутости. — Кому захочется, чтобы у него дома разразился конституционный кризис?
— Народу. — Брит смотрит на мужа и с улыбкой трясет головой. — Глас народа был услышан.
— Что, и сетку почините? — спрашиваю я Джима.
— Дайте только срок, — заверяет он.
— Починит, — говорит мне Брит и украдкой берет его за руку. * * *
RLT освобождает от пережитков патриархата и индивидуализма. Я хочу, чтобы вы преодолели ограничения культуры патриархата и индивидуализма в своих отношениях и даже в собственных мыслях. Если Джим стал другим человеком, то только благодаря тому,