История Льва - Микита Франко
За квадратным кухонным столом они сели друг против друга, стараясь не встречаться взглядами. Перед Лёвой стояла тарелка с сырниками, банка варенья и кружка с дымящимся чаем. Он быстро начал есть, чтобы не пришлось много говорить, а то тётя Света любила развести беседу. Вот и сейчас она спросила: - Как спалось?
Шева буркнул: «Нормально», а у Лёвы губы сами собой растянулись в идиотской улыбке, и он скорее начал пить чай, чтобы скрыть это.
Дядя Миша первым ушёл на работу, а тётя Света вызвала такси – они ждали его, спустившись к подъезду. Шевина мама встала в стороне, а парни уселись на скамейку. Ковыряя камень в асфальте носком кеда, Лёва думал о том, что сказал Юра ночью: «Я люблю только тебя». Спохватился: он, кажется, никогда не говорил Шеве, что любит его, а ведь любит и очень давно: так давно, что сам не помнит – сколько. Но говорить о любви сложно.
Лёва начал мысленно репетировать эту фразу: «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…». Но ведь так просто не скажешь её в лоб, когда вы сидите в неловкой тишине. Нужно с чего-то начать. Может, просто привлечь внимание, мол: «Мне нужно тебе кое-что сказать…», а потом: «Я люблю тебя». И тогда он начал репетировать другую фразу: «Мне нужно тебе кое-что сказать…»
«Мне нужно тебе кое-что сказать…»
- Мне нужно тебе кое-что сказать, – это не Лёва произнёс, а Шева, резко обернувшись к другу.
Тот вздрогнул от неожиданности: будто Юра прочёл его мысли.
- Что? – осторожно спросил Лёва.
- Не доверяй Каме.
- Каме?
- Да. Не верь ему. Он прикидывается.
- Кем прикидывается?
- Твоим другом. Это ложь.
- Да мы с ним… не друзья.
- Вот пусть и дальше так будет.
У подъезда остановился синий жигуль, и тётя Света замахала руками:
- Всё, Юра, поехали!
Мальчики встали со скамейки, и Лёва запоздало опомнился: он ведь так и не сказал! Но Шева уже подходил к машине, вокруг вертелась его мама, усатый дядька-таксист неодобрительно разглядывал Лёву из открытого окошка.
«Ладно, - мысленно смирился тот. – Скажу в следующий раз, когда вернётся».
Прежде чем сесть в салон машины, Шева махнул Лёве рукой:
- Пока.
Он поднял ладонь в ответном прощании:
- Пока.
Потом Лёва пытался вспомнить: было ли что-то ещё? Какой-то знак? Особый взгляд, движение губ, тайный жест… Нет, не было ничего. Только это: «Пока», точно такое же, как тысячи «Пока», сказанные друг другу до этого.
Поднимаясь домой, Лёва разными интонациями повторял в своей голове:
«Мне нужно тебе кое-что сказать»
«Мне нужно тебе кое-что сказать»
«Мне нужно тебе кое-что сказать»
Голос Шевы в ответ спрашивал: «Что?», и Лёва продолжал увиливать даже в своих мыслях: «Кое-что важное. Что-то на грани с бредом».
«Так говори»
«Я говорю… Я говорю это тихо, и если это то, что ты слышишь, ты должен меня понять: я люблю тебя, но мне сложно сказать об этом»
С ключами в руке, он замер перед дверью квартиры. Потом, быстро сунув их в замочную скважину, прокрутил, открыл дверь, скинул кеды на пороге и метнулся в комнату, к письменному столу. Вырвав листочек из тетради по математике («Пофигу, лишь бы не забыть»), он быстро записал получившуюся фразу. Сначала ровно, в строчку, но, подумав, перечеркнул и интуитивно раздробил. Получилось так: Мне нужно тебе кое-что сказать.
Кое-что важное.
Что-то на грани с бредом.
Я говорю это тихо,
И если это то, что ты слышишь,
Ты должен меня понять:
Я люблю тебя,
Но мне сложно сказать об этом.
Перечитав, Лёва скривился: «Коряво». Но ему всё равно захотелось его сохранить – своё первое стихотворение. Он сложил листочек в два раза и убрал на полку к школьным тетрадям.
Днём под окнами начали голосить Грифель и Вальтер, пришлось спускаться и открывать им подвал. Он остался с ними, расположившись в кресле-качалке Камы – после того, чем они занимались на нём с Власовским, Лёва по праву посчитал это кресло своим, и никто в компании не возражал. Может быть, Кама и возразил, будь он в курсе, но ребята его не оповещали.
Лёва слушал скучные разговоры парней («А ты бы какую тачку хотел? А сколько она жрёт?») и удивлялся, как меняется восприятие этой компании без Шевы. То есть, он и раньше, конечно, не чувствовал с ними особой близости, но теперь и вовсе перестал понимать, что здесь делает.
Он задумался, есть ли у него вообще друзья. Если бы его об этом спросили раньше, он бы сразу назвал Шеву, но, наверное, и Грифеля с Вальтером назвал бы тоже – во вторую очередь. А как ещё обозначить их отношения? Они общались, проводили время вместе, играли в «Дурака» и даже иногда разговаривали по душам. Например, Лёва рассказывал в этой компании о своём отце – и это единственное место, где у него получалось о нём честно поговорить. Наверное, потому что никому из парней с отцами не повезло. Разве что Шеве. Да и что значит «повезло»? Дядя Миша его просто никогда не был, но хоть когда-нибудь разговаривал? Лёва был в этом не уверен.
Из размышлений его вырвал противный голос Грифеля. Он спросил, глумясь:
- А где твой любовничек?
У Лёвы сердце пропустило стук.
- Какой любовничек? – хрипло переспросил он.
- Ну, Шева, - пояснил Грифель. – Вы же с ним сладкая парочка, всегда вместе.
Лёва догадывался, что Грифель просто попал пальцем в небо, что это одна из тех шуточек «нормальных парней» – приписывать гомосексуальные отношения всем подряд. Но, всё ещё внутренне холодея, Лёва очень спокойно ответил:
- Шева в больнице.
- В наркологичке? – опять угадал Грифель.
- Откуда ты знаешь?
Грифель пожал плечами:
- Когда-то его мамка должна была заметить.
Лёва вздохнул:
- Ну, теперь-то он ещё и колоться начал.
Вальтер хохотнул:
- Так он давно.
- Давно? – удивился Лёва.
- Я его у Камы видел ещё в прошлом году.
Лёва опять переспросил, как дурак:
- У Камы?
- У него ж там своя лаборатория, - объяснил Вальтер. – Метадон и ещё чё-то…
Лёва растерянно произнёс:
- Я раньше следов не видел.
- Ну, он там редко бывал, - пояснил Грифель, посмеиваясь. – У Камы дорого, клей дешевле.
- Значит,
