Дневник: Закрытый город. - Василий Кораблев
— Не чокаясь. — предупредил он. Мы встали возле стола. Подняли стаканы. Андрей говорил первым.
— Прости нас Юра. Ушёл ты от нас. Рано ушёл. Вот говорят люди живут сколько им бог отмерил. Я так скажу. Это не правильно. Не должны молодые пацаны вот так погибать. Жизни не увидев как следует. Не любив достаточно, не оставив после себя детей и добрую память. Но, я так скажу тебе Юрий, мы будем помнить тебя. Добрую память ты после себя оставил. Покойся с миром.
— Покойся с миром. — повторили мы за ним и выпили.
Поминали мы Юрия не в одиночку. Всё общежитие его поминало. Кто-то затянул за стеной жуткую местную поминальную песню:
Черный пух, лебяжий пух, по земле все стелется,
Черный пух, нечистый дух, налетит метелица.
Черный пух, прости мой друг,
Нам уже не встретиться…
Запись 23
Больше недели я провел в стационаре. Лежал, спал, ходил на уколы. Общался с соседями по палате. Такие же бедолаги, к которым прицепился пух. Тут не церемонятся. Счёт на часы идет. Если сразу пух не убрать с тела, то он начнёт распространяться и тогда либо операция, либо морг.
У меня апатия была какая-то. Привезли вчера человека после операции — ампутировали ему руку. А мне всё равно. Он кричал всю ночь, когда отошёл от наркоза, а я уснул. И всю неделю снилась ерунда всякая. Вот вчера особенно.
Приснился большой зал во дворце бракосочетаний, множество народа. А я на всё как бы со стороны смотрю. Звучит марш Мендельсона. И вижу, как Юрий, в чёрном костюме, ведёт под руку девушку в белоснежном свадебном платье. У невесты на голове шляпка с полями, украшенная цветами, а лицо скрыто вуалью. Юра подводит её к столику регистрации, за которым стоит женщина с раскрытой красной папкой. Женщина что-то им говорит, а Юра кивает, соглашаясь. Потом их просят обменяться кольцами. Юра надевает кольцо на палец невесты и откидывает ей от лица вуаль, чтобы поцеловать. И тут я вижу, что невеста не живая — это манекен. Пластмассовая кукла с нарисованными глазами. Но Юра не обращает на это внимания и целует её в губы. Гости, позади них, смеются и аплодируют. Я пытаюсь обвести зал взглядом и вижу, что люди, собравшиеся в зале — сплошь манекены, одетые в мужскую и женскую одежду. Мне становится очень неуютно. А тут ещё двери в зал слетают с петель и в зал вбегают люди в прорезиненных костюмах, отделанных металлом и в железных шлемах. У них в руках огнемёты. Они поливают огнем собравшуюся публику и манекены плавятся на моих глазах словно свечки.
Я оказываюсь возле столика регистрации, и вижу оттуда как Юра держит на руках плавящийся манекен в обрывках горящего платья. Один из огнеметчиков откидывает забрало на шлеме, это Андрей. Он меня зовет к себе, говоря что мне нет места среди этих уродов.
Пытаюсь идти к нему, но меня останавливает регистратор загса и требует, чтобы я поставил подпись как свидетель. Но только я поворачиваюсь — вижу, что вместо женщины стоит Фунтик и мерзко ухмыляется. Он захлопывает красную папку с противным треском, и я просыпаюсь.
Ночь. Разглядываю потолок в палате. В одном углу, стонет сосед после операции. Ему всё-таки вкололи обезболивающего. Притих. Уже не кричит. Другой сосед пошёл курить и заскрипев не смазанной дверью, разбудил меня. Я больше не смог заснуть. До утра пялился в потолок, а утром пошёл к врачу и потребовал выписки. Врач осмотрел мои руки, новая кожа уже нарастала на ладонях, перебрал бумажки с анализами и признав меня годным, разрешил валить на все четыре стороны.
В больнице выдали мне с собой пачку силиконовых перчаток, тюбик с восстанавливающей мазью и пакет каких-то таблеток. Таблетки я бросил в тумбочку, как вернулся в общежитие, а вот руки пришлось намазать и надеть на работу перчатки. Ерунда, заживёт. На работе Большаков попытался мне высказать свои соболезнования. Я слушал его рассеянно. Он опять сидел за столом в обнимку с бутылкой спирта и снова предлагал мне. Я отказался. Сказал, что мне врачи запретили. Да и не лез мне алкоголь в горло после случившегося.
— Что делать, — говорил Павел Фёдорович, — работа в третьем корпусе такая у уборщиков. Риск. Кругом риск и мертвецы перед глазами. Жаль друга твоего, но что уж теперь поделать. Нужно продолжать жить. Всем нам нужно ради чего-то жить.
— Как скажете. — равнодушно ответил я. — Есть заявки на сегодня?
— Ты руки свои видел? Какие тебе, на хрен, заявки? Сходишь к Петровичу, одну плату поменяешь на Беленькой, и сиди на телефоне. Не буду тебя я гонять сейчас. — решил Большаков.
Я собрался идти к кладовщику, но он попросил меня задержаться.
— Всё хотел тебя спросить, как у тебя с Ниной дела, дружите?
— Дружу. — хмуро ответил я.
— Это прекрасно. Нина девушка хорошая. Родителей её жаль и младшего брата. — задумчиво сказал Павел Фёдорович. — Та авария много хороших людей унесла. Жену мою вот тоже. Раньше я думал, что бог меня оставил жить ради дочери, чтобы ее было кому на ноги поднять. А теперь только и осталось…
Тут он замолчал. Задумался.
— Ладно, пойду я. А вы бы, Павел Фёдорович, завязывали с алкоголем. — посоветовал я ему на прощанье и пошел к кладовщику.
В закутке перед дверью Петровича меня накрыло. Я уткнулся лбом в холодную стену и стоял так, не знаю сколько. Только услышал, как хлопнула открывшаяся дверца и испуганный голос Петровича спросил: “ Ты чего малой? С тобой всё хорошо?”
— А, Петрович. Привет, Петрович. — я очнулся, но на душе было муторно. Сел на пол и стал ему рассказывать.
— У меня друг умер недавно. Сосед по комнате. Юрой звали. Представляешь? Пуха наглотался. Я думал на работу выйду и забудусь, но вот до тебя дошёл и силы кончились. Почему-то. Неужели так бывает? Не могу о работе думать — тяжесть на сердце у меня, и не отпускает. Всё время я думал, что пух этот — ерунда, страшилки для новичков. И если соблюдать технику безопасности, так ничего не будет. А тут вот как. Соблюдай, не соблюдай. А смерть настигает внезапно. Я посижу тут немного, хорошо?
Петрович в ответ кашлянул.
— Нечего тут на полу сидеть, малой. Только задницу застудишь. Сходи по лестнице, этажом
