Сказки темной Руси - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Средний брат Доброслов был пригож со всех сторон, потому как байки светлые знал. Вот вы слыхали байки светлые, нет? И я не слыхала, я всё про нежить да нечистую силу байки баю. А он про Ярило да про прочие светила сказы сказывает, вот поэтому его душа птахой и порхает.
Старший же брат Доброслов – горбун. А всё от поклонов уважительных: кланяется он низёхонько, извиняется скорехонько да головушкой об сыру землю бум-бум-бум! Ну как тут ни скрючиться да ни скукожиться?
Вот так и ходили три Доброслова по земле Русской, пыль дорожную поднимая, пыль словесную пуская, а дел не делая. Но на то они и Добрословы, чтобы не руками махать, а языками чесать. Но люди, они ж неразумны по большей своей части, не всегда внутреннюю суть Добрословов уразумевали: то каликами перехожими их обзовут, а то и дармоедами кличут. Но самые понятливые братьев божьими людьми называли да в хату к себе звали, а те и не отказывались. День гостюют, два гостюют, три… А когда хозяин иль хозяйка смекали, что Добрословы – дармоеды и есть, гнали их взашей со двора!
Ну вот, значит, гуляли братья как-то раз по реке Каменке. Увидали девку завидущу: красно платье до муравы свисает, коса до пояса, очи за волосами прячет, стоит у деревца, плачет. Подходят к ней три наших молодца, три красавца расписных:
– Чего, младая баба, рыдаешь, чего глаза не подымаешь?
Испугалась девица парней пришлых, еще пуще очи прячет и робко-робко так говорит:
– Меня батюшка из дома прогнал.
– Чего так?
– Брюхатая я! – и зарыдала девка горше прежнего.
Удивились Добрословы, нахмурились:
– Эка невидаль – брюхата! Возрадоваться надо да дитятку ждать, а мужу слова ласковы в постельке шептать.
– Тут то всё и дело, нет у меня супружника, а был у меня полюбовник – тятьке неугоден, маменьке не мил.
– Из батраков что ли, совсем нищ да гол как сокол?
Перестала плакать девица нарядная, ухмыльнулась як луна, подняла на Добрословов ресницы пушистые и тихонько хихикнула:
– Да не, и статен, и румян, и работящ, и роду вольного. Но у Вани есть один изъян, намедни он был сильно пьян и поспорил с моим тятечкой: кто кого переборет.
– Ну и?
– И проспорил Ваня, и-и-и… – зарыдала девка вновь. – «А к чему в семье хилый яки тощий?» – сказал папочка и погнал жениха вилами. А вилы вострые были, они его насквозь и проткнули.
– Ух ты, боже ж мой! – заголосили Добрословы.
А девка продолжила нелёгкий сказ:
– Ну как Ивана схоронили, то оказалось что я брюхата без мужа и даже без жениха. Как ни крути, порочная. Утопиться я собралась, добры молодцы, не стойте у меня на пути!
Хмыкнули мужики, пожали плечами:
– Да мы и не стоим вовсе! Иди, топись. Нам то что?
Не понравилось это глупой мамке, она бровью повела, руками развела, глаза сощурила и мурлычет:
– А чего это вы меня на тот свет побыстрей выпроваживаете? У меня, поди, дитя во чреве сидит, ножками дрыгает, того и гляди заугукает!
Отвернулись от неё Добрословы:
– Ну не хочешь, не топись, а мы дальше пойдём, нам и дела нету!
А девица сноровистой оказалась, топнула ножкой, звякнула серёжкой и хвать старшего Доброслова за рукав:
– Постойте, негоже бабу одиночкой в горести оставлять!
– А твоему отцу гоже женихов на вилы сажать? Поганый твой род! Вот нисколечко нам тебя не жалко.
Выпучила утопленница зенки страшные, жутко ей стало отчего-то: речка Каменка журчит угрожающе, ворон чёрный на ветке всё «кар» да «кар», а перехожие стоят – над ней насмехаются. И побежала она к себе во двор – отца палкой бить да…
– В гроб положить.
– Не, во гроб не положит, а так, покалечит немножко.
– Не покалечит! Откуда в ней силы мужицкие? Намнет бока и отпустит. Будет знать старик, как парней да дщерей в тёмную Навь выпроваживать.
– И то верно.
И побрели дальше три Доброслова, три добрых молодца: кому поклонятся да здравия пожелать, кому советом помочь, а кому и утешением.
А ты спи, Егорка, долго,
но коль получишь по лбу,
то знай – тебе наука
такая штука, штука.
Карачун и дед Мороз
Эх ты, горе Егорка,
ждёт тебя конторка,
но ты туда не ходи —
Новый год впереди.
Где-то там на севере непролазном, в царстве пурги, метелей и буранов: в тех местах, где ты никогда не был, и где тебе никогда не бывать, под толщей больших снегов да под корой толстых льдов есть глубокие-глубокие ледяные пещеры. В этих пещерах так холодно и безжизненно, что если бы полярный медведь случайно провалился вниз, то тут же бы превратился в ледышку. Но никому нет ходу в те пещеры заветные. И даже ветер внутри них так тоскливо гудит, что сама Скука-плакса давным-давно покинула те зловещие места, оставив в ледяных залах лишь свои слёзы: огромные, круглые ледяные шары. Заледенев, ее слезы стали обладать невиданной волшебной силой и светиться изнутри недобрым сине-красным светом.
Глядя на них, могло показаться, что это огонь. Вот к этому-то огню и потянулись погреться души замёрзших в снегах людей. Но чем больше они грелись у леденящих душу шаров, тем больше усыхали и черствели.
И в тот самый миг, когда души уже хотели сдохнуть от тоски, и навсегда перейти в Навь – в мир абсолютной смерти, шары-слёзы вдруг потухли, и из них побежали струйки голубого света, которые вырывались наружу и позёмкой катились по снежной глади. Небывалую голубую поземку почуяли Медведи-бураны и Волки-метели, они бегом побежали в глубокие ледяные пещеры, и увидели там засыпающих вечным сном души замёрзших в снегах людей. И решили Волки-метели и Медведи-бураны усыпить их ещё быстрее – отправить в Навь навсегда, стали они окутывать несчастных метелями да буранами, и напевать:
Баю-баюшки, усните во льду,
баю-баюшки, мы принесем вам еду:
шишек еловых, орехов медовых
и шубки теплы от ветров,
да подарим побольше грехов!